А.Герасимова
Рисунки: Рома Фурман

    Психоделическая революция, о необходимости которой так долго говорили главным образом те, кому противопоказано даже пиво - совершилась. Вот в Севастополе продается "РЕЙВГАМКА КИСЛОТА" (Кто не знает: гамка - это жевательная резинка) с лозунгом: "Кислота - друг молодежи". Извиняюсь, не лозунгом: у этой революции вместо лозунгов слоганы. Правда, нынешняя дискотечная, если она там вообще бывает, представляет собой смесь дешевых галлюциногенов с дешевыми же амфетаминами, производится, возможно, все на той же Малой Арнаутской улице, и дистанция между тем, что сдвинуло крышу шестидесятым, и этим веществом - не меньшая, чем между Томасом Мором и Коммунистической Партией Советского Союза. Заглотнув нехитрый крючок и подставив башку под нещадный молот "кислотной" музыки ("А удовольствие получаю, когда промахиваюсь"), растет поколение, не по-детски готовое к пресловутому двадцать первому веку с коллективным восприятием кайфов и некайфов из автоматических поилок и доилок и дальнейшей полной и окончательной виртуализацией реальности. НОЧЬ ТВОЯ - ДОБАВЬ ОГНЯ. ТИПАКРУТО. Впрочем, к чему старушечье брюзжание - аналогичной инвективой разразилась бы моя мама в адрес какого-нибудь"ЛЕД ЗЕППЕЛИНА". Будемте говорить о литературе - ибо покамест психоделическая революция ярче всего проявляется на прилавках книжных магазинов.

    Маккена: До. С надеждой на будущее. Бесхитростный естествоиспытатель. Я бы переименовала "ИСТЫЕ ГАЛЮЦИНАЦИИ": Грибоедов, "Горе от ума".

    Пелевин: После. Или якобы после Там вообще все якобы. Хитроумный Фикционист. Примат искусства над жизнью раздулся до такой степени, что прочие приматы просто отдыхают. По старому рецепту: "Роза кивает на девушку, девушка кивает на розу, никто не хочет быть самим собой" - доведенному до абсурда.

    Маккене и его ровесникам вещества показывали, как все на самом деле есть. А Пелевину, точнее, человеку Пелевина (чтобы избежать скользких терминов "АВТОР" и "ПЕРСОНАЖ") они показывают, что ничего на самом деле нет. Можно, правда, списать все на буддизм, но мир торжествующей иллюзии, матрешечный сон во сне, дурная бесконечность BAD TRIP'а - отнюдь не трезвая пустота бесконечного бодрствования. Я так напрягаюсь на эту книжку, потому что не люблю беспросветность. Только не говорите мне, что Пелевин тут ни при чем и что так оно и есть на самом деле. И что вообще это все смешная шутка. Смешная-то она, конечно, смешная, ну и что?

    Так как-то повелось, что с самого начала все повелись на Пелевина. Он был (и остается) единственным прозаиком своего поколения, которого можно читать. Другие либо успели подсуетиться в под советскую литературу и на этом пролететь, либо выехали на галимом перестроечном авнгарде, нечитабельном по определению. На этом фоне Пелевин вот уже много лет держится достойно и независимо. Что хочет, то и делает. И чувствуется, что его продукция складывается не только из элементов окружающей действительности и воспринятого искусства. Пелевин со старта был психоделическим писателем - а это не только у нас, это вообще редкость. Не знаю, следует ли объяснять, что психоделическими бывают отнюдь не только вещества. (В современном мире эти вещества в силу инерции социального недомыслия отождествляются с наркотиками и, следовательно, одиозны. Между тем психоделики и наркотики - два разных, лишь на небольшом участке пересекающихся множества. Но речь не об этом.) Психоделические переживания, на которых зиждется все по-настоящему интересное в мировой культуре, вовсе не обязательно вызываются веществами. Вещества - лишь кратчайший путь, порой с черного хода, - почему человек неподготовленный, сунувшись без спросу в иные миры, и получает нередко и заслужено в нос. Древнейшие способы проникнуть туда на законных основаниях - медитация и молитва; бывает, достаточно просто сильного внутреннего потрясения. Мистическое откровение, творческий экстаз, волшебная сказка, вещий сон, даже научное прозрение - в той или иной мере психоделический опыт. Стоит заглянуть чуть лучше в себя - там все это есть. Дети знают это лучше, чем взрослые, а потом забывают - и особенно быстро сейчас, под воздействием неумолимого телевизора. Маккена - ребенок, всему удивляется и ничего не боится. Человек Пелевина - взрослый. У взрослых все наоборот.

    В прежних книгах Пелевина это было: живая тайна, восторг и волшебный ужас. И не в голом виде, а под прикрытием всякой там социальной иронии, разговорной интонации и деталей быта, что особенно пленяло: слаб человек, не всякому сподручно глотать чистый черный огонь.

    В "Generation 'П'" Тема психоделических веществ дразнилочно выпячена: Ага, говорите, модно? Вот вам, пожалуйста. И сразу блекнут волшебство и тайна. Может, такова природа восприятия: известно ведь, что неглиже возбуждает сильнее, чем жесткое порно. Все очень изобретательно и головокружительно, и при этом скучно и страшно. Получается, что телевидение, компьютеры, реклама, политика и психоделики - части единой системы полного и бесповоротного поглощения живого человека. Конец света уже наступил, и мы свидетели его последствий. Ты думаешь, что это тебя так прет, а на самом деле ты давно уже умер. И психоделики - не панацея против иллюзорного "реального мира" мерседесов и сникерсов, телеигр и обменов валюты, а одна из его составляющих. Только в голове человека по имени Вавилен совмещаются под их воздействием Вавилон нынешний с Вавилоном архетипическим, дальше - больше, и к концу уже совсем. Излюбленный прием продвинутых мультиков - отъезжающая (а потом и вовсе отъехавшая) камера: человечек крупным планом, человечек встраивается в конструкцию, конструкция оказвается частью системы, и вот уже видим целый пейзаж, устрашающе механический, увенчанный башней, на самый верх которой вскарабкался точечный человечек. Рядовой винтик фабрики грез внезапно превращается в её хозяина. Парень занимается самым что ни на есть иллюзорным делом - рекламой. Эх, назначить бы Пелевина главным по рекламе, не знаю, куда они только смотрят?

    В одном из многочисленных роликов, где личные изобретения хитро переплетаются с реальными находками рекламщиков, на экране возникает мирная семья; камера отъезжает назад сквозь камин и зеркальную стену, и люди оказываются внутри телевизора, внутри каминного пламени (с. 238-239). За стеклом телевизионной трубки - ад несуществования, втягивающий тебя, если ты согласен в этом участвовать. А согласны, в общем-то, практически все. И все так сложно, так ловко, так увлекательно, не подкопаешься. И возникает впечатление (возможно, ложное, то есть запланированное, то есть не исключено, что опять "этих нищих провели"), что сам автор - плоть от плоти этого нe-мира, un-world, который сам себе псевдогаллюцинация, и как оттуда вылезти - непонятно. Вот Вавилен Татарский, наевшись мухоморов, начинает различать в шелесте деревьев обрывки женских голосов:

    "Все совсем наоборот, чем думают люди, - нет ни правды, ни лжи, а есть одна бесконечно ясная, чистая и простая мысль, в которой клубится душа, похожая на каплю чернил, упавшую в стакан с водой. И когда человек перестает клубиться в этой простой чистоте, ровно ничего не происходит, и выясняется, что "Жизнь - это просто шелест занавесок в окне давно разрушеной башни, и каждая ниточка в этих занавесках думает, что великая богиня с ней. И богиня действительно с ней".

    "Когда-то и ты и мы, любимый, были свободны, - зачем же ты создал этот страшный, уродливый мир?"

    - А разве это сделал я? - прошептал Татарский" (с. 276).

    Вот еще интересный момент: отношение к глоссолалии, разрушению языка, сопутствующему некоторым психоделическим переживаниям. Ведь для писателя разрушение языка - целое дело. Пелевинский Татарский, впервые поев мухоморов, давай пугать окружающих: "Вы ска нежите стан пройти до акции? Ну, где торектрички хо?" (с. 51). Вскоре он понимает, что "смешение языка" - это и есть смешение языков, то есть вавилонское столпотворение; "смешение языков и есть создание башни. Когда происходит смешение языка, возникает вавилонская башня. Или, может быть, не возникает, а просто открывается вход на "зиккурат". Маккенна же воспринимает потоки речеобразных звуков как щебет дружелюбных эльфов и страшно к ним прикалывается как к непосредственному привету из параллельных миров; в дальнейшем на звуке, возникающем в голове, и попытках воспроизвести его вовне основал свою сумасшедшую теорию его брат Деннис.

    И еще вопрос: возможно ли описать чужие глюки или, более того, придумать глюки персонажу? игра чужого подсознания - что может быть неуловимее для писателя? Известно, что Конст. Вагинов, заштатный визионер русского пост-декаданса, коллекционировал чужие сны, не коллекционирует ли Пелевин чьи-нибудь трипы?

    Маккенна, кстати, пару раз попытался описать видения своих друзей, получилось весьма неубедительно. Молодой, чудесный, подкупающе дурацкий Маккенна семидесятых, он бесконечно расширяется, вбирая в себя все-все-все. Он тогда еще только нарабатывал статус "одного из второразрядных святых" андерграундного пантеона (с. 280). Весь из себя хиппи, такой же бесстрашный ковбой, как его однофамилец из любимого фильма моего детства, только его золото - shit (есть на сленге такой синоним слова drugs), - да здравствует В.Я. Пропп, если кто-нибудь понял, о чем я! Доблестно трахает все, что движется, и жрет все, что прет. а потом честно пытается сообразить, что же с ним произошло. (Одного ему не прощу: самый вожделенный галлюциноген, смолу у-ку-хе, с таким трудом и риском выкрученную у старого индейца, даже не попробовал, а отвез на анализ в какой-то там институт. Ну, обнаружили там ДМТ - тебе-то что за радость?) У Пелевина все иллюзорное, а у этого все настоящее, даже галлюцинации. (Не все, между прочим, знают, что галлюцинации бывают истинные и ложные, так что "true" здесь не оксюморон. А научный термин.) Бывало, наестся грибов, увидит какое-нибудь чудо, разноцветный ореол вокруг пламени свечи или летающую тарелку, и давай голову ломать: это на самом деле было или не на самом? Явственно различив, как нечто из клочка облака превращается в утыканный заклепками, светящийся голубыми и оранжевыми огнями летательный аппарат и с гудением проносится над самой его головой, Маккенна никак не может решить, что это: облако, тарелка или все-таки галлюцинация? Особенно смущает его одна "дурацкая деталь": неопознанный объект точь-в-точь похож на знаменитую фальшивку Джорджа Адамски -обошедшую все журналы фотографию, на которой, по мнению экспертов, было изображено не что иное, как заглушка гуверовского пылесоса с тремя полусферами на днище (cc. 201-202).

    Поразмыслив, Маккенна предлагает самую разумную формулировку: "проявление всеведущей власти насмешливого нечто над миром формы и материи". Вот не все ли тебе равно, это ж чудо! Но это нам понятно, мы уже даже не дети, а внуки той самой психоделической революции. А они были пионерами и шли напролом. Теренс еще ладно, а вот Деннис, младший, вообще с ума сошел недели на две. Совершал во сне шаманские путешествия, вещал и телепатировал, и при этом не переставал размышлять, что же это с ним происходит на химическом уровне? "В настоящее время в наших телах происходит метаболизм гриба, - записывал яростный экспериментатор, уже едва удерживая карандаш, готовясь к событию, временно превратившему его в полного психа, - процесс этот настроен на триптаминовую матрицу в живом грибе, которая подготовлена для осаждения комплекса гармин - псилоцибин - молекула ДНК. При введении в организм аяхуаски в теле в ходе метаболизма начинает вырабатываться аналог гармина. ЭПР псилоцибиновой схемы, чувствительность которой заранее повышена, мгновенно погасит ЭПР гармина и вынудит его образовать сверхпроводящую связь с комплексом ДНК-РНК одновременно и в наших телах, и в грибе, но в более высоком измерении. После того как такая связь образуется, произойдет осаждение банка памяти гармин - ДНК и приводного устройства на ожидающей этого псилоцибиновой схеме в грибе..." (c. 111).

    Во как! Я, конечно, во всех этих делах ни уха ни рыла, но впечатляет. Чувствуется матерый человечище. И чего не отнимешь - это чувство юмора. Тут Маккенна лично мне значительно милее, чем многие мрачные постигальщики, взять хотя бы (простите меня, друзья) такого заслуженного человека, как Дон Карлос.

    "Странная у меня получается история. Непонятно, что с ней делать. Идея о некоем фантастически сложном мистическом откровении, которое снисходит, чтобы поместить человека в самый центр событии, - один из симптомов психического заболевания. Но моя теория выдвигает именно такую идею, как, впрочем, и непосредственное мистическое переживание, и онтологии иудаизма, ислама и христианства. Быть может, моя теория и вправду симптом клинической патологии, но у меня, в отличие от вышеупомянутых религиозных систем, достаточно юмора, чтобы это осознать. Важно, чтобы единоличный обладатель знания отдавал должное этой скрытой от посторонних глаз комедии" (с. 251).

    Ну, тут, наверное, пора прерваться, а то я начну морализировать, а это будет недостойно - ни Маккены, ни Пелевина. Финита ля комедия. Может, оно все как-нибудь и образуется.