Стишки

Познавай тот ритм, что в жизни
человеческой сокрыт.
Архилох

Под конем ли, на коне —
Слушай мудрость Архилоха:
Знай, что ничего не плохо,
Есть так есть, а нет — так нет.

В этом мудрость, в этом благость,
Только так и надо жить.
В счастье петь, а в горе плакать,
Есть так есть, а пить — так пить.

Боль придет — и боль сгодится.
Со щитом ли, на щите,
В процветанье, в нищете —
Не рыдать и не гордиться.

Благодарности не стоит —
Все приму, что предстоит:
Просто петь про то, что воин,
Или просто бросить щит,

Пасть ли ниц, смешаться с прахом,
Иль главою вознестись,
Страстью ли страдать иль страхом —
Принимаю все, что жизнь.

Приведется ли родиться —
— Среди лета иль зимы —
— Смерть придет — восплещет птица
Черная — и смерть сгодится.
Все, что есть, — имеет смысл.

Наконец загудело и все гуще
Разгорается тяжкое пламя:
Жизнь становится похожа на правду,
Дух становится плотнее и жарче,
Тело легче, голова тяжелее.
И, прозревши, впервые замечаешь:
Как же туго закручена пружина,
Как же круто замешены хлебы
На вине, на слезах, на биенье крови!
В теле ветер, в душе жар и тяжесть.
Жизнь становится похожа на правду,
На кровавые греческие сказки.

Я влюбился в доску
В белую березку
М. Попов

Что там — Федра в Ипполита,
Что — в Онегина Татьяна,
Если Бог судил влюбиться
Мне — в святого Себастьяна?

Боже! Ладно бы — в живого,
В настоящего кого-то! —
В Себастьяна на картине
Не упомню чьей работы...

Очи долу, в пальцах — четки,
Тонкий лик бесстрастно светел.
Небеса падут на землю,
Прежде чем он мне ответит.

Волоса златой волною,
Тихий сон на смуглых веках.
Боже! Сжалься на до мною!
Ниспошли мне человека!

Боже! Боже! — человека!
Пусть мученье, пусть страданье.
О, за что меня облек ты
Непосильной этой данью?

О, уж лучше муки ада,
Лучше холод катафалка,
Чем в пустом музее плакать
Так беспомощно и жалко.

Всмотрюсь в поверхность старого холста,
В потусклый слой потрескавшейся краски, —
Туда, где, истомясь однообразьем
И тяжесть кисти пестуя с тоскою,
Стареющий усталый итальянец
За узкою спиной сидящей дамы,
Исполненной спокойствия и власти,
Изобразил просторное окно, —
Где за стеклом ступенчато синеют,
Спускаясь с высоты, — леса ли, степи ль...

...Тут створки заскрипят, снимаясь с петель,
И, распахнувшись, медленно взлетят,
Несуетно, степенно, как терцины,
И в небесах расплещутся, простершись
Крылами синей бесконечной птицы —
Туда, все дальше, вглубь, в мои глаза,
К лазоревой полоске горизонта...

Но встану с жесткой, вросшей в пол скамьи
(Скамья без спинки, это неудобно),
Поправлю пальцем сумку на плече
И прочь пойду, стараясь не споткнуться
В музейный тапках войлочных, — пойду,
А сквозь стекло проступит синий воздух.

Голландия, Голландия,
Колючий гололед,
В белесом небе галочий
Поломанный полет.

Гляди, гляди, как холодно,
Как стылая река
Звенит под длинным лезвием
Голландского конька.

В калейдоскопе стеклышки, —
Послушай и услышь:
Как шапка Санта-Клауса,
Краснеют скаты крыш;

И черно-белый, тоненький,
Узору веток в тон —
Колючих колокольчиков
Морозный перезвон.

Со всеми вместе, как всегда,
Ты в небо поднят властным свистом,
Светясь от клюва до хвоста
Заката светом золотистым.

Сложить крыла и камнем пасть,
Разбиться в прах — куда приятней,
Чем, чуя под собою власть,
В лучах красиво золотясь,
Круги кружить над голубятней.

Vilnius — tai vienintelis miestas,
kur galima gyventi.
(Iš pokalbio)*

Живи в этом городе, бедный ты мой,
Такой нехолодной двухцветной зимой —

Чтоб слушать с утра перекличку часов —
С семнадцати башен семью голосов,

А после по улицам узким скользя,
Смеяться, что остановиться нельзя,

И думать рассеянно всякую чушь,
И веровать в переселение душ,

И за день замерзнуть и что-то понять,
А вечером пить и стихи сочинять, —

Чтоб черные ветки легко, как во сне,
Роняли на плечи рассыпчатый снег,

Чтоб в мраморном храме святых сыновей
Стучал молоток и свистел соловей.

Не тешат мне душу ни храм, ни кабак
Вот подлость, вот глупость, куда же еще-то?
Ни там и ни там не плачу я по счету
Молиться не смею ни так и ни так.

Уже по привычке я путаю карты
Сбиваюсь, ругаюсь, читаю с листа
Поклоны вбиваю с кабацким азартом
Стаканы целую, как раны Христа

Беда, что везде одинаково глухо,
И вечным вопросам меня дурака
Не внемлет ни храма красивое ухо
Ни серый дрянной потолок кабака

Письмо в бесконечность.
Письмо в беспредельность.
Письмо в пустоту.
(М. Цветаева)

Наш путь несчастной метой мечен
И небеса на нас плюют
И нам нигде не обеспечен
Хоть относительный уют.

Лицо опухло... Постарели...
Я плачу и глотаю бром.
А как бы славно у Бореля
Последний рубль пустить ребром!

Справлять похмелье в понедельник
Как было б весело со мной —
О рифмоплет, фразер, бездельник,
Бездомный пьяница больной!

Нас рассадили, будто в школе
По двум векам, как по углам.
Я вас люблю! Чего же боле?
Но как же мне прорваться к вам?

Увы! Что в этом толку, милый,
Коль вы мертвы, а я жива?
Не повторять же над могилой
Живым понятные слова!

Бумажный перекинут мостик,
Сто лет — исписанным листом...
В преддверье марта ноют кости,
А ваши — тлеют под крестом.

И где нам, бедным, обеспечен
Хоть относительный уют!..
Истерзанную спиртом печень
Вороны белые клюют.

Пусть женщины жеманятся и злятся —
Мужчина должен поздно возвращаться,
Запоем пить, и забывать, и шляться,
Он должен быть небрежен и жесток, —

А женщине полезней знать шесток,
Под вечер жадно ждать, подмазав глазки,
Как милости — желания и ласки,
От шуток не краснеть, — но улыбаться,
Курить, кивать, красавицей казаться, —
И слезы лить, и жаловаться Богу,
И разонравливаться понемногу.

Какая скука жить, о Боже мой
Когда [ты ходишь весь] скукоженный
[И жизнь] скрипит на виражах
Как тесный кожаный пиджак

Нам тесно жить, нам жмет, и кажется,
Что воздух шелушится, мажется
Дрожит, [скребется], злится, мается
И все сжимается, сжимается
Все жрет чего-то в порошке
Смешно, мы в кожаном мешке

Задохлись к чертовой бабушке

Подумай о себе: песчинка во Вселенной,
Ты обречен слагать ненужные слова
Весь этот долгий миг! Из чашечки коленной
Мир выпал... С ним была плутовка такова.

Я уезжаю от тебя,
О тот, кому я не нужна,
Я уезжаю от тебя
Одна, одна, одна.

На полке спит чужой человек,
В моей же глупой голове
Клубятся жалкие мечты
О том, что это ты.

Дрожа, стучится подо мной
Колес голодный разнобой.
Я уезжаю от себя
С тобой, с тобой, с тобой.

И. Ук.

Ушел февраль. Так странно! Слушай,
Такая быстрая зима!
Вот не успели оглянуться —
А кошки снова льнут и гнутся,
И синька льется на асфальт.

*

А я излечилась весною —
Меня излечила весна
От долгой осенней болезни,
От страшного зимнего сна.

Настывшая на сердце корка
Слезится и стаивает,
И нет колдовского осколка —
Растоплен раскаянием —

Раскаянием королевы,
Когда, отмыкая тюрьму,
Она ледяные подарки
Совала неловко ему.

Сквозь прозрачную поземку
Прорезается весной
Заполошный запах семги,
Сыра запах запасной.

Век полозьев пал, — позвольте,
Пользы нет пускать слезу.
Сквозь разлазящийся зонтик
Брызжет жидкая лазурь.

Разогнись, гниющий Лазарь,
Залежался, вылезай!
На лице твоем безглазом
Властно режутся глаза.

Ты теперь как гомон галок,
Как грачей глумливый крик —
Заодно велик и жалок, —
Больше жалок, чем велик.

В понедельник извел полведра табаку, начитался Евангелия
До того досидел, что кололо в боку, и нашел было смысл бытия

А вчера ввечеру, как последний cochon, накачался шампанским вином
Зеркала колотил и шикарный трактир, как стакан, опрокинул вверх дном

А сегодня, с похмелья, изгнавши блудниц, у Николы в Хамовниках ниц
Повалился, и бился об пол головой, и на свечи сменял четвертной.

Надломи палестинскую ветку —
И почувствуешь запах пустыни,
Мессианства, возмездия, зноя —
И не смеешь смотреть на меня.

Ибо тяжек мой взгляд, ибо темен,
И я помню, и помню, и помню
Ноги солнца — сутулой спиною,
Спину степи — сухими ступнями,
А потрескавшимися губами
Помню избранных скорбную гордость,
Помню сладкую горечь Печати,
Вкус последних сухариков пресных,
Вкус сомненья, вкус манны небесной,
Перемешанной с перстью земною,
Обожженного неба пергамент,
Моисея морщинистый смех.

Надломи кипарисовый крестик,
Посмотри: выступает на сломе
Смугло-желтая капля густая,
Старых странствий скупая смола.

Без тебя
всякий день — без тебя
ни секунды тебя

бесполезный апрель
бастионы твои стережет

Ах, бестселлер, бесстыдник,
язык без костей,
благородный бездельник,
богоравный плебей,
небожитель блажной,
благонравно блюющий с балкона, —
слабак, Арлекин,
сам себе близнецы,
слава богу,
сбежал,
постарался, —
от себя самого
за семь стен
от себя самого заперся —
ни секунды себя.

Белокурая бестия
бред
бледноглазый абсент
слепок с блеска
блесна
бестелесная тень сентября
тленный стебель бездонной беды
бесконечная боль —

Себастьян.

Страданий бедную причинку,
Пора бы крылья отцепить.
Весне раз плюнуть — растопить
Влюбленности холодной льдинку.

Так рви их вон! — А нипочем:
Укоренились за плечами.
Апрель затоплен сентябрем,
И май затоплен сентябрем,
А лед все плачет под лучами.

Себя запустила я,
Как бумеранг,
Чтоб снова вернуться к себе.

Но с полувзлета —
Другая игра:
Попалась в руки судьбе.

Черпну немного чистой воды,
Черкну магический круг.
Хотя бы на время смою следы
Тяжелых и грязных рук.

Знаю, не мне эта боль суждена —
Выпить тебя до последнего дна
Но до последнего белого дня
Ты не отпустишь меня.

Мне же оставлено только одно,
Славное право на откуп дано:
Ночью соломенной снова одна
Светлого выпью вина.

Не дали боги разума тому,
Кто пьет вино, не радуясь ему.
Еврипид

И кубок мой тяжел и неглубок...
Мандельштам

Ах, почему мы жить не можем
И пить — красиво: так, положим,
Как пьют, довольные собой,
Не зная, что это — «запой»
И что такое наши зимы —
Французы, греки и грузины
Из звонкой чаши золотой?
Легко, светло! — Послушай, друже,
Мы не такие: чем мы хуже?
О Митя, Митя! К черту сплин,
Накупим легких, светлых вин,
Не будем плакать, ни скандалить,
Ни лацканы чужие салить, —
Возвеселимся, воспоем,
Укропом кудри обовьем! —

Но кубки неглубоки наши,
Но неподъемны наши чаши,
Неверная дрожит рука,
И рюмка жалкая горька.

(Галатея наизнанку)

Не прогоняя, не маня,
Ты смотришь на меня:

Спокоен свет двумерных глаз
В вечерний, тихий час.

Ко мне, наверное, привык
Твой милый, плоский лик;

Как к отраженью своему,
Привыкла я к нему.

Могу смотреть, но не обнять,
Любить, но не понять.

Светло и пусто на душе,
И чувствую уже,

Что не любя и не скорбя,
Смотрю я на тебя:

Спокоен взгляд мой, торс не толст,
И я врастаю в холст.

Лет через триста постучится
Соседка и попросит соль
Зайдет и страшно удивится
Что вас еще не съела моль

Сосед примчится в пене мыльной
Промямлит: «нет ли сигарет?»
А вы, рассеянный и пыльный,
Кивнете молча на буфет.

О моя бедная утренняя тень
Как ты боишься, что вновь наступит день
Как вновь, распятая, корчишься в тоске
На влажном рубчатом утреннем песке

Но знаю я, улыбаясь с вышины
Что эти муки напрасны и смешны
Что завтра утром ты явишься опять
А ты не знаешь, и страшно умирать

Вернись в мерцанье старых корешков,
В хрустенье разгибаемых альбомов,
В объятья так пугающе знакомых,
Так мягко утешающих оков.

Забудь свои запутанные дни
И штопором закрученные ночи,
И просто знай, что ничего не хочешь,
И в теплый омут сумерек тони.

Спокойно под ногой родное дно,
А что там наверху — плесканье, визги,
Цветной воды сверкающие брызги —
Нам все равно. Чертовски все равно.

Понедельник — день похмелья
Серый дождик, слабый свет
Не сходи с ума, Офелия
Не дурак был твой Гамлет

Сунь, бедняжка, руки в брюки
То есть попросту в штаны
Слушай голос тишины
Твои бешеные трюки
Ни забавны, ни умны
А напрасны и смешны

Не торгуя слабым телом
Не бия в сухую грудь
Занялась бы просто делом:
Просто греть кого-нибудь.

Л. Д.
по случаю присылки (ею) брошюрки о вреде алкоголя

Гласит врачебное искусство
(Увы, безграмотно весьма):
Питье ведет к обману чувства
И притуплению ума.

В моей душе темно и пусто,
В моих мозгах тупая боль.
Я обманулась в лучших чувствах —
А все проклятый алкоголь.

Остановись, усталый путник
Под камнем сим лежит поэт
Он был сластена и распутник
Но дожил до преклонных лет

А вот история болезни:
Он много знал и много лгал
И оказался бесполезней
Чем нежели предполагал

Золотую осеннюю пыль осторожно вдохни
Долгожданная тень снизошла,
долгожданная леность благая
Не спеши, помолчи, подивись: что за длинные дни,
Что за тихие ночи нам новый сентябрь предлагает.

В небе сахарном звезд уголечки
Словно дырочки в черную ночь
Тщетно тлеют души уголочки:
Ей ли тяжкую плоть превозмочь?

А. М.

Любовь холодная остынет
Ты станешь старый и больной
На берегу большой пустыни
Поставишь домик ледяной

Тебе не помешают тут
Ни друг, ни враг, ни вор, ни баба
Тебе кивнет с улыбкой слабой
Прохожий пожилой верблюд.

Свобода стала роком
Свобода стала раком
И вот, забытый Богом,
Скитайся по клоакам
С осыпавшимся маком
В опущенной руке
И Джеком Керуаком
В потертом рюкзаке

Я вижу сверкающий лед
И острых отрогов оскалы
Вот наш небольшой самолет
Упал и разбился о скалы

А я ничего не боюсь
Мне нечего больше бояться
И если сейчас разобьюсь,
Все ангелы будут смеяться

Деньги можно подарить
Деньги можно потерять
Деньги можно прокурить
Деньги можно прокирять
Можно их закинуть в речку
И проездить на такси
А можно просто бросить в печку
Как ведется на Руси

Не подавая виду
Верю дурному знаку
Люди привыкнут к спиду
Так же, как привыкли к раку

Хиппи, привыкший к маку
Привыкнет к одеколону
Мир заползает в сраку
Ядерного сезона

Мы на краю потопа
Мы на краю обрыва
Мир заползает в жопу
Очередного взрыва

Дядька, привыкший к пиву
Пусть привыкает к крэку
Мы на краю обрыва
Время упало в реку

Нам, кто Отца покинул,
Нам ли бояться ада?
Он показал нам спину.
Х.ли нам еще надо?

Бездомный бродяга, взгляни-ка,
Нагнувшись поближе, вплотную:
Как яро дуплится клубника,
Цепляясь за почву родную!

Земля. Рассеченные корни.
Лопата шуршит равномерно.
Ты можешь работать упорней,
Ты просто не хочешь, наверно.

Зачем тебе эти деревья?
Зачем тебе эта рассада?
Нет, нищее наше кочевье
Милее отцовского сада!

И только дитя виновато
В бездарно запоротом лете...
Ржавей же, родная лопата,
Ветвясь в придорожном кювете.

Лихорадкой среди ночи
Взбито тело, как белок.
Жить ли дальше? Нету мочи.
Умирать? Не вышел срок.

Покупая сыну ложе,
Я сдвигала с места шкаф.
Это женщине негоже —
Каждый ежик будет прав.

Будет прав, но не поможет
Ни сдвигать, ни покупать.
Я купила сыну ложе  —
Настоящую кровать.

От плеча до ног все жилки
Оторвались, видно, вдруг.
Я у Господа на вилке,
Как изделье или жук.

Я не числюсь меж атлеток —
Вот умру, начну вонять...
Надо встать, принять таблеток,
Хоть каких-нибудь принять.

И, сказав слова такие,
Провалилась я в дыру...
Не волнуйтесь, дорогие,
Я, наверно, не умру.

Губительно литература
Корежит женский индивид.
Когда я не пишу — я дура.
Когда пишу — я инвалид.

Болит шальная поясница,
Пируют мыши в голове...
Усну ль — опять футбол приснится,
Хоккей и завтрак на траве.

Женщина-писатель. Что за птица?
Мясо или рыба? Что за блюдо?
Лев Толстой без бороды, но в юбке,
У плиты шурующий шумовкой.
Если вместо палочки — кружочек,
Фиг чего получится, дружочек.

У женщины-писателя бывает
Короткая, но длинная пора:
Весь день болтаешься, как ручка от трамвая,
И лучезарны вечера.

Сидишь, глядишь, как милый ест картошку,
Молчишь, лицо ладонью подперев,
И думаешь: а ну его в  лукошко!
Вот канарейку выпущу в окошко —
Пускай летает, желтая, как лев.

...пускай он и книги не рвет и не мучает кошку
пускай приобщается сразу всего понемножку
пускай сочиняет стихи и рисует картинки
и смотрит мультфильмы, и слушает сказки-пластинки
а все-таки он не жалеет несчастной старушки
которая дважды лишилась усталой подушки
которая трижды лишилась паршивой собачки
и юноша-хиппи хохочет над ней до усрачки
когда она грустно стоит на своем перекрестке
случайно измазав пальто в непросохшей известке
старушка стоит и безмолвно, но яростно плачет
а мальчик вокруг нее с розовым мячиком скачет
все скачет вокруг, и играет, и громко смеется
ах, как нелегко ему трудное детство дается.
Да, видно, он вырастет скоро моральным уродом
и будет кругом виноват перед нашим народом
который его воспитал, и кормил, и баюкал,
и все покупал: и мячи, и машины, и кукол.
А впрочем, по-моему, это уж слишком
Так много местов уделять безобразным мальчишкам.

Я стою перед бумажной стеной
а за мной
за моей спиной
весь мир остальной
из-за стены дует ветер сквозной
доносятся запахи, звуки
мелькают картинки — это глюки
О стена!
Неужели я навеки обречена
ловить обрывки запахов и кусочки картинок
смотреть на свой топчущийся ботинок?
О стена!
Я хочу тебя взорвать, стена!
Если нет пластиковой бомбы
мне бы хоть лом бы
в усталых венах застряли тромбы
в легких тяжко ворочается ком анаши
вокруг ни души.
А за стеной
вровень со мной
лицом к ней
в венке из цветных огней
стою я.
Я стою лицом к бумажной стене
Я хочу ко мне

Привет пошлю я, став старухою,
Мужам ученым и мадам:
Рюмашку хлебушком занюхаю
И дневники свои издам.

И долго буду им любезна я,
Седая старая карга,
Пока висит еще над бездною
Моя последняя нога.

Знаменитый масон Давидсон Ни за что не надел бы кальсон. Он к высоким материям Относился с доверием, Только бархат носил да виссон.

Ты так же сбрасываешь джинсы,
Как змеи сбрасывают кожу
Хмелеют разовые принцы,
А ты становишься моложе.

Глаза босые закосивши,
Седлая грозовую тучу,
Становишься еще красивше,
Еще уверенней и круче.

Потом увянут эти взгляды,
Закиселеют эти ножки,
Засохнут руки от рассады
И почернеют от картошки.

И мерзлым вечером февральским,
Увесистые фотки пряча,
Ты будешь их считать по пальцам,
Не улыбаясь и не плача, —

По пальцам рук, по пальцам ног,
По бледным пальцам умозренья, —
И сочинять стихотворенья
С огромным хреном между строк.

«Когда мы будем жить просторней,
Мы заведем себе канчиля».
Мы позабыли наши корни,
А те и вовсе проскочили,

Но синим крашеная кухня,
Но чашка белого кефира —
Единственное, что не рухнет
Среди распавшегося мира.

Вот я пишу стихи для друга
(Который вовсе и не друг),
Который вырвался из круга
(Который вовсе и не круг)

И уезжает без оглядки
В страну (иль вовсе не в страну?) —
Играть с самим собою в прятки
И выть на крупную луну.

Целый день memento mori
У меня над головой.
В наказанье близких своре
Дан старик полуживой.

Целый день кричат и плачут,
Чем-то по полу херачат.
Я гляжу на потолок:
Крепок ли бетонный блок?

Только на сердце неладно,
Если вдруг смолкает крик.
Я прислушиваюсь жадно:
Как там, жив ли мой старик?

Может, это не снаружи,
Может, все гораздо хуже:
Может, маясь и греша,
То кричит моя душа?

Вот и кончилось масло,
Вот и кончились щи.
Жизнь еще не угасла,
Но потребность почти.

Мне не надо пирожных,
Мне не надо тортов,
От гарниров я сложных
Отказаться готов,

Я не дую винища,
Не курю ничего,
И духовная пища
Мне дороже всего.

Где пьяный Керуак стоит на голове,
Где требует Берроуз очередной отравы,
Где Гинзберга глаза теряются в траве,
Невидяще блестя из роговой оправы,

Где дикий Корсо тащит девочку на трах
И выручку считает добрый Ферлингетти —
Китаец Снайдер спит, затерянный в горах,
И улыбается, как маленькие дети.

Выпив немного вина и водки
Она достала волосатые фотки
Перебирала, смеясь и ругая
Вот Гурзуф, а вот это Гауя
Гости, прикончив тазик салата,
Думали: водочки маловато
Не всем это было интересно
В комнате сразу же стало тесно
После, фотки попрятав в папку,
Девятилетнюю дочку схватила в охапку
И так, покачиваясь на каблуках,
Стояла с девочкой на руках

Здравствуй, Загреб, австро-венгерское захолустье!
Каждая речка имеет исток и устье
Как и язык владеет истиной и устами
Как далеко одно от другого — знаете сами

Вечной гостьей непрошеной — хоть меня режьте —
Непоправимо-роскошные пирожные в Будапеште
Буду жрать, хотя на носу финансовый крах
До хрена меня отражается в зеркалах

Нависают темные своды с изящной резьбою
Подмастерью реальности не слабо овладеть судьбою
Завершился тяжелый подъем — а теперь отбой
Почему не здороваешься сама с собой?

Бега балерин и лошадок
Срисуй нам, художник Дега!
Как приступ отчаянья сладок,
Как жизнь через силу сладка!
Мой дядя до женщин был падок,
Именье пустил с молотка.
Ты лучше меня на порядок —
Купи мне бананов с лотка.

Здравствуй, лакомка! Прочь, недотыкомка!
Каждая маковка — точно тыковка
Каждая буковка — точно книжица
Каждая луковка тоже пыжится
Каждая звездочка — как луна
Из твоего окна.

На краю оргастического восторга —
Мертвая зона каторга или морга.
В уголке перекошенного счастьем рта —
Немота.
Разверни
Искореженную карету,
Замороженную конфету.
По каретке сломанной — топором!
От руки пиши о своем.

Теплый стаканчик в холодной руке
Чем ближе дно, тем заметней вкус
Уличный вкус сахара и пластмассы
Не пропадай, будь вдалеке
Не удержусь — кофием растворюсь
Не отходя от кассы
Черной снегурочкой в белых снегах
Ах
Слабость в ногах
Сладость в руках
Видно, натура сильнее
Жизнь побеждает смерть

(жизнь на миру
смерть на пиру
видимо, я никогда не умру
так будет смешнее)

Смех побеждает страх
«Не-ет, ты полюбишь иудея»

Шакал в шоколаде и шкалик вдогонку
Подайте ребенку, он тянет ручонку
Свою шаловливую к нашей шале
Не жалко, да ноль в кошеле

Игла, точно шило, пронзившая плоть,
Хотела бы сшить или просто сколоть
Края зазевавшейся ракушки тела
Чтоб шибко наружу душа не глядела

Сопеть, пердеть, жевать —
Сопереживать.

Н. Заболоцкому

1

Тело душу изловило
В душеловку посадило
Стало думать да гадать
Как бы душу наказать
А душа, поджавши лапки,
Смирно кутается в тряпки
Знает: если захочу,
Прямо в небо улечу.
Не стерпела — захотела,
И ни с чем осталось тело.
Смотрит в бледное окно
Плачет, бедное, одно
Волосатое, мясное
С душеловкою пустою

2

Время в ванной течет по-иному
Время в ванной течет, как вода
Человек, арестован истомой,
Не стремится уже никуда.

Если, скажем, душа заболеет
Если в теле какая беда —
Только ванна кругом забелеет,
Все недуги пройдут без следа.

Даже боязно выйти из ванной:
Вдруг прошли не часы, не года,
А прошло уже все, навсегда,
И вокруг золотою нирваной
Простирается лишь пустота?

О как мне надоели эти слезы
Признания в любви, и снова слезы,
И разговоры о самоубийстве,
Пустые, как бутылка из-под водки,
Вот, собственно, и всё.

Ярый любовник — грипп
Корку мою тирань
Тела пустого скрип
Ржавой иглою рань

Рви запятнанный шелк
В выморочной груди
Будь человеком, волк,
Только не уходи

Все от меня ушли
Ты лишь один со мной
Мы с тобой короли
Вирус — наш рулевой

Вирус — наш господин
Время — наш аспирин
Точное время: 30 годин
60 хвилин

Чтоб привести тебя в себя,
Достаточно меня.
А чтобы вывести тебя
Опять обратно из себя,
Достаточно тебя.

Мне надо побыть одной
Мне надо побыть одной
Не смейся, не плачь, не ной
Мне надо побыть одной

Мне надо побыть в лесу
Мне надо побыть в лесу
Почуять, как на весу
Я душу свою несу

По улице по любой
От сумерек голубой
Мне трудно ходить гурьбой
Мне надо побыть собой

Ты меня не любишь больше
Ты меня не любишь меньше
Ты меня вообще не любишь
Если раньше и любил
Ну а я тебя любила
То ли больше то ли меньше
То ли как-нибудь иначе
Но наверное не так

Уютный запах жареного лука.
Я бывшая жена. Какая мука!
Какое счастье — бывшая жена!
Проветривать я больше не должна.

Чем жить, уповая на дядю,
Уж лучше совсем умереть
Есть женщины — суки и бл.ди,
Я женщина — просто медведь

Чем жить у самца на коленях
Уж лучше стоя, в подъезде
Есть женщины в русских селеньях!
Вы думали — нет? Есть!

Можно жизнь просвистать на ура
И не вспомнить святую Терезу
Кроме вас, у меня есть гора
На нее я от вас и залезу

Разбирайтесь внизу без меня
Как мне жить и во что одеваться
А с горы всё — такая х.йня!
Только жалко, что не с кем ...

Мне надо уехать куда-то,
Уехать куда-то одной
Пусть пьяные в жопу солдаты
Хохочут в лесу надо мной

Пусть рыжие злые водилы
Мне свой предлагают фугас
Зато, дорогие мудилы,
Я буду свободна от вас

Слишком сильно нажравшись друг друга
Слишком много друг друга любя
Поутру, дорогая подруга
Мне противно смотреть на тебя

Да и в зеркало тоже противно
Обожравшись друг друга, смотреть
Так что лучше давай превентивно
Постараемся щас умереть

Запусти по локоть руку
В развороченную душу —
Пустота внутри, подруга,
Пустота кругом, послушай.

Не грущу я и не трушу
Мужики доели груши
И от них одни огрызки
Догрызают нынче крыски
На загаженном полу
В глубине души, в углу.

Значит, будем тело мучить,
По лесам гонять дремучим,
Лазить в горки, мокнуть в речках,
Чтоб забыть о человечках.

Жила-была роща посреди лесов Запиралась роща просто на засов Ну а если проще — просто на замок А еще попроще — просто на крючок Посредине рощи жил скороворобей Ну а если проще, жил сковоробей А еще попроще — просто скарабей А совсем попроще — просто воробей.

Пора поставить запятую
Пора кончать давать крутую
Оставить суету пустую
И под развесистую тую
Залезть, размазав крем по плечикам
И притвориться там кузнечиком

Весь этот класс
Весь этот бред
Не в бровь, а  в глаз
Себе во вред

Не в нос, а в рот
Не вброд, а вплавь
Весь этот сброд
Не сон, а въявь

Последний взлет —
— Смотри, смотри! —
Произойдет
На раз-два-три

По вене вдоль
В последний раз
Вся соль, вся боль
Весь этот джаз

Крученый-верченый
Леченый-дрюченый
Весь в неоплатном долгу
Жизнью измученный
Смертью изученный
Как я тебе помогу?

Суженый-ряженый
Стриженый-глаженый
Меньше храпящий к утру
Перекореженный
Обезображенный
Весь как пиджак на ветру

Ты молчишь, как Мальчиш-Кибальчиш в кулаке буржуина
Ты сверкаешь павлиньим пером в кулаке Дон Жуана
Ты мерцаешь, как дальний паром в берегах Андуина
Ты стоишь без вопросов, как верный солдат Ле Зуана

Ты качаешься, точно пустыня в глазах бедуина
Ты свободен и самостоятелен, как Украина
Ты легко проникаешь в меня, как укол героина
Ты дымишь, ускользая сквозь пальцы, как марихуана

Внутри тепло, стекло и запотело
И на стекле читаю по складам:
Отдам все тело тем, кого хотела,
Но только лиры милой не отдам.

Паучок ползет в последний путь
Скоро с ним случится что-нибудь
Или чей-то прилетит башмак
Или снег - тогда уже никак

Он пока не знает ничего
Он ползет - живое существо
Светит солнце, октябрю конец
И паук, конечно, молодец

Пока тебя нет
Из меня поспешно
Вылезают стишки

После всего, что было с тобой
После всего, что было со мной
Ты мне больше не lover boy
Мне бы побыть одной

А я вместо этого — по флэтам
Бренчу на гитаре то тут, то там
Курю сигареты, не пью вина
И, кажется, не одна

Мне ничего не снится
Не пьется и не курится
Была я как синица
А стала словно курица

Летала я, как летчица
И пела, как Мелания
А нынче кушать хочется
Вот и все желания

Руки в твоей и моей крови.
Комаров
Убиваю в палатке.

Променяла мужнин пугающий храп
На утешительный храп дальнобойщика в мерзлом Камазе — и рада,
Небо с луною не выпуская из лап,
Словно поднос с головою светящейся — Иродиада

Ради ада покинула лавровый рай
Чтоб, похитив свободу, вернуться обратно
Сонное тело приехало в скрюченный край
В запотевшем мозгу лишь отдельные светятся пятна

Вот одно из них: девочкой навсегда
На осенней скрипучей сгоревшей впоследствии даче
Шарик глиняный, чтоб пережил холода,
На карнизе, за ящик с баллонами, прячу.

Осталось 200 до Москвы, пространство пухнет
Сосиска в тесте с головы, как спичка, тухнет
Пока мы вместе, мы мертвы, и мир не рухнет

Скрипит ватрушка на зубах и скверно пахнет
Растет петрушка на глазах и быстро чахнет
Верти вертушку, Телемах! сейчас бабахнет

Бежит дорога на восток*, мотор не глохнет
Водицы много. Водосток не пересохнет
У нас тут строго. Бей, браток — он и не охнет

Осталось 200 до Москвы (и т.д.)
________

Ах, какая парочка —
Первый да второй!
Я твоя запарочка,
Ты мой геморрой.

Дождались подарочка,
Будет пир горой.
Вместо перестарочка —
Девочка-герой.

Вымахал из палочки
Дрын под потолок.
Доигрались в салочки —
Леший уволок.

Доигрались в пряточки —
Не нашел никто.
Больше ни заплаточки
На твоем пальто.

Больше ни заварочки
В чашечке моей.
Ни значка, ни марочки —
Степь да суховей.

Теперь пошла другая жизнь,
Чем прежняя — совсем другая.
И все же, как ни отвяжись,
Теперешнюю жизнь ругая,
Но вечно исходить говном,
Я помню, было много хуже,
А за автобусным окном
Все тот же снег и те же лужи

Выпила мерзавчик и гуляю
Жду прихода, дурака валяю
Дождалась, замедлила шажочки,
Утонула в свеженьком снежочке
И теперь совсем понять могу
Пьяных, замерзающих в снегу

У неба звездная болезнь
Ему высокая труба
Хотелось бы туда залезть
Да снова выйдет не туда

Труби трубач у врат зари
О трубах, что горят внутри
О звездах, что горят вдали
Задаром, а не за рубли

О тех, кто это прорубил
И миг свой нáсквозь протрубил

Зимой возможен только белый стих
Зимою не рифмуются словечки
Рожок застывший временно притих
Пока его не положили к печке
Деревья, руки опустив по швам,
Стоят под снегом, звонкие от стужи
О, как слабó оттаявшим словам
Сказать о том, что было там снаружи!

Яблони на низком старте
Ждут команды «апорт»
Они готовы оторваться

Превращусь от холода в дуб
Обрасту проливной корой
Я снимаю последний дубль
Для тебя это дубль второй

Мы с утра уползем, как краб
В море плюх! и поди поймай
А пока что с ночевкой трабл
Влажный лес и прохладный май

Человек позабыл, где спать
И пытается спать в лесу
И при этом стишки кропать,
Сонный мозг держа на весу

Тапки, полные патоки
Тряпки играют в прятки
Были карманы — стали заплатки
По креслам пылятся зверятки

Нет на кухне огня
Каждый носок постиран
Как ты там без меня,
Мертвая моя квартира?

Я еду, я еду, подобная стрелке
Скорее отведать с нездешней тарелки
Скорее пригубить из тамошней кружки
Навстречу бессменной двумерной подружке
В не виданных мною досель зеркалах
Неси меня, Будда / Исусе / Аллах
В цветном колесе Твоего ипподрома —
Я дома

Когда у вас такая кличка,
Всегда на подвиги влечет.
Но на двери висит табличка:
«Закрыто на переучет».

На улице уже смеркается,
Сей день собрался помирать.
Прохожий в тряпочку сморкается,
Идет бутылки собирать.

В башке закончились творенья,
Доеден котелок до дна.
Я больше не хочу варенья
И не мечтаю жить одна.

Так что забудьте и простите,
Вода не камень, пусть течет.
А захотите — заходите
На ужин и переучет.

Лес впереди, позади Строгино,
Солнце глядит строго.
Общее место: нет никого,
Кроме меня и Бога.

Общего места не избежать,
Мест вообще мало.
Стоило только пальцы разжать —
В них ничего не стало.

Солнце глядит из синих прорех
То веселей, то строже.
Общее место — значит, для всех,
Значит, мое тоже.

Вот и смотри немое кино
Все про себя и Бога —
Лес впереди, позади Строгино,
Общее место: дорога.

Поезд прошел, как дождь
Быстро и без затей
Вновь полустанок ждет
Полный степных людей

В воздухе недочет
Все посмотрели вверх
Падает самолет
Медленно, будто снег

Слышите этот гул
Словно далекий гром
Задним числом е.анул
Сверхзвуковой альбом

Я работаю
с архетипами
Оттого меня
так и типает
Так и типает
так и торкает
Я работаю
каскадеркою

Кто торопился в тот конец,
Тому в пути настала жопа.
Направо город Торопец,
Налево Старая Торопа.

Я, как обычно, молодец,
Вернее, даже молодица.
Настанет станция П.здец,
Но к ней не надо торопиться.

Промолчала весь год
А теперь наступает расплата
Не хватает валюты, любовь невозможно купить
Из меня вылезают стихи, как из кошки котята
Ни конца им ни краю
и все-таки жалко топить

Для желающих жить на халяву откройте бомжатник,
А для тех, кто жилищ не желает, постройте музей
С той поры, как пошел на медведей моих медвежатник,
Все медведи вооружены — до зубов и когтей

В деловой чехарде безнадежно забитого будня
Ничего не канает и нечего ставить на кон
Вы оттуда сюда заманили зачем-то оттудня
И с него срисовали десятки бездарных икон

Самолетная присказка, корочка сорного хлеба
Горстка млечных зубов
и приятных, но слабых стихов
Опускаются тучи песка с неизбежного неба
Безотцовщина прячет глаза от настырных штрихов

Уставай же уже фильтровать распанаханный рынок
Мандельштам накупил пирожков и свалил от толпы
Керосинит веселая свадьба, не помня поминок
А жених и невеста слепы.

Паразиты уже никогда не обрящут патронов
Без патронов стрелять отказалась неглупая рать
Раздаются прощальные крики валторн и тромбонов
И они улетают на юг — умирать

В роли Деда Мазая
Вы только что побывали
Можете смирно сидеть на вокзале
С булочкой чай попивая

Вроде Деда Мороза
Лес обошли дозором
И можно обратно в Moscow
Где вас берут измором

Не хочу быть столбовою дворянкой,
Не горжусь я славой мирскою,
Не хочу быть ни Умкой, ни Янкой,
А хочу быть травою морскою.

Оттого я тоскую и скучаю,
Что хочу быть корочкой хлебной,
Или чашкой горячего чаю,
Или маленькой таблеткой целебной.

И не знать ничего ни о свободе,
Ни о буковочках, ни о фрилаве,
Ни о разнице меж соулом и боди,
Ни о Боге, ни о сне, ни о яви,

Чтобы было меня настолько мало,
Чтобы мысли даже не возникало.

Освобождаясь ото льда,
Трепещет зябкая вода,
Нагие ветки отражая,
Изображенье искажая,
Рождая мир, подлунному полярный,
Границе зыбкой перпендикулярный.

Сказано — сделано, слажено, сбито,
Смазано, склепано, сыграно, спето.
Словно та бабка, сиди у корыта,
Жди у просторного моря ответа.

Рыбка, а рыбка, куда уплыла?
Лодочка-зыбка, куда повернула?
Бабка храпит, над корытом уснула,
Скачет пластинка, заела игла.
Жир на пустой сковородке шкворчит,
Парус далекий в тумане торчит,
Небо как рыба молчит.

Пока деревья крепко спят
Я выйду погулять
Зимой, конечно, нет опят
Но мне-то наплевать

Скрипит снежок под сапогом
Молчит холодный лес
Мне очень нравится кругом
И скучно будет без.

Наташе Медведевой
Умер ночью, зимой, во сне
В серой комнате у вокзала
Передайте своей весне
Что она уже опоздала
Жил он летом, днем, наяву
А умер ночью, зимой, во сне
Жил в Крыму, а умер в Москве —
Вот за тем и ехал в Москву
Продержавшись 45 лет
Отделилась душа от тела
Не будя, не включая свет
Незамеченной улетела
Умер ночью, зимой, во сне
Птица на лету замерзала
Передайте его жене
Чтоб она его забирала.

«Виктория» захвачена арабами
«Пацифики» захватаны Чижом
Под морем, по уши кишащим крабами
Стоит на страже человек с ружжом
Светло и тихо в городе Воронеже
На муху не поднимется рука
А завтра вновь противогаз и бронежи-
Летку доставать из рюкзака

Обледенелое снаружи
Несется транспортное средство
Летит куда-то среди стужи
И не дает нам оглядеться
И не дает нам оглянуться
И вынуть мысль из тьмы и дыма
Что для того, чтобы проснуться
Сперва заснуть необходимо
Но точно пассажир нежданный
Летит с поломанного трапа
Слетают с полки окаянной
Куски отчаянного храпа
Не рыть пространство жадным взглядом
Заснуть-проснуться на отлично...
Ах, только б не храпели рядом,
Куда мы едем — безразлично.

Я стала бояться высоких слов,
Высоких красивых слов.
Не столько даже на свете козлов,
Сколько на нем ослов.
Взлетело слово, как воробей —
Попробуй его поймай —
Они с мухобойками: бей его, бей,
На землю сшибай, сшибай!
Беги, мое слово, по горней тропе
В немыслимые виражи!
А лучше сиди в своей скорлупе
И носа в мир не кажи.

Меня одолели понятные сны
Неясно откуда
Пошла да и вылезла с той стороны —
Подумаешь, чудо.
Умею родить из больного виска
Случайные строчки —
Всего лишь песчинки большого песка,
Мельчайшие точки.
Умею тихонько сидеть на краю
Немолчного плеска
И тонкую ткать паутинку свою
Без лишнего блеска.
И бабочку ту, что туда угодит,
Пускать на свободу
К верховному сну, что за нами следит
Сквозь вечную воду.

(Не надо Америки сказочной мне,
Не надо Парижа.
Заветная встреча на той стороне
Все ближе и ближе.
И бабочка, бившая слабым крылом
В моей паутине,
Застынет, светясь разноцветным стеклом,
На главной картине).

Мы будем забыты эпохой —
И пох.й.

Шоссе летело как стрела
Машина старою была
Вода в моторе закипала
И каплями в стекло плевала
Пока шофер менял покрышку
Мы испытали передышку
В ларьке купили чай и воду
И съели там по бутерброду
Шофер носил на шее шрам —
Когда-то рана ножевая.
И жизнь обочин льнула к нам —
Большая, длинная, живая.
Шоссе летело, как стрела,
Зазубренная от колдобин.
Машина старою была.
Мир был понятен и удобен.

Я живу, пока бегу —
Я иначе не могу.
Я живу, пока лечу —
Я иначе не хочу.

В состоянии езды —
Все невзгоды до п.зды.
Если я остановлюсь —
Как снежинка, растоплюсь.
Просвищу по виражу,
Всю заначку просажу,
Как комета среди звезд,
Распущу по небу хвост.
Злое счастье беглеца —
Без начала и конца.

Тихо катится вагон
Сквозь огромную страну
Ночь упала на ладонь
Я ее переверну
Там волшебные леса
Освещенные луной
Мне сдается, что луна
Так и катится за мной
Между небом и землей,
Мимо нашего окна —
Синей ночи тонкий слой,
А под нею тишина.
Синий снег со всех сторон
Тихо катится вагон
Сквозь огромную страну —
Я ее переверну?

Кто покоряет пространство и время,
Кто стал хозяином неба и земли —
Над тем не властно тяжелое бремя,
С которым все мы в подлунный мир пришли.
Так, от себя и к себе убегая,
Ходить и ездить, летать и нырять —
И забывать, что реальность другая
Нас ждет в земле, терпеливая, как мать.

Мне на плечи бросается век-волкодав
(О.М.)

Мне желают напомнить, что мать я и дочь,
И прогнать сквозь общественный строй.
Мне на шею бросается лунная ночь,
Почему-то считая сестрой.

Мне на плечи бросается много вещей,
Перегрызть мне желая гортань.
Но вовек не видала я века тощей,
И ему повторяю: отстань!

И под лавку пихаю носком башмака,
Чтоб не лез со своей чепухой.
Еще худшим векам наминали бока,
Ну а этот и вовсе плохой.

Я уеду в волшебный божественный день,
Где никто меня не достает —
Потому что вот эта вот вся дребедень
Только мертвого не за.бет.

Впрочем, все это только на время пути,
Где собака растет по часам
Между волком и сном просто так не пройти
Лучше всех это знал Мандельштам
Я вернусь в этот город, проклятый стократ,
Где Сократу без яда невмочь —
Потому что мне день — только друг, но не брат,
И сестра моя — лунная ночь.

Кто не рожден — не много потерял.
Наверное, он просто не хотел
Попасть в тупую сутолоку тел,
В нелепый человечий матерьял.

Неси меня, небесный тихоход,
Туда, где сон касается земли.
Там, на краю всего, лежит блокнот,
Чтобы слова закончиться могли.

Слов в голове — что муравьев в траве,
Порядок их снаружи непонятен.
На карте их немало белых пятен,
Висит табличка: «Посторонним В.»

Мне голос был: даю тебе карт-бланш,
Иди, переворачивай планету.
— Она же круглая! — Альтернативы нету:
Бери реванш, переплывай Ламанш.

Опять на сцене хромоногий лорд,
За огражденьем — вежливая давка.
Снимает смокинг, остается в плавках
И покидает наболевший порт.

Должно быть, интересно плыть вперед,
Когда другого берега не видно.
Душа при деле, телу не обидно:
Нога гребет, а голова поет.

Короткое дыханье — мой конек.
Едва отчалила — уже хочу обратно:
Что в голове — снаружи непонятно.
Кто не рожден — тому не надо ног.

На прокрустовом ложе Платон сокращает Сократа,
Подгоняя его под учебник для третьего класса.
Крохоборы гремят мелочами в предчувствии мата,
Под столетним салютом стоят пионеры запаса.

Прахоеды дерутся за горсточку пыльного мяса
В виде мягкого порно, и Брут опасается брата.
У подножья Парнаса Портос совращает Пегаса.
По песчаной пустыне пасется персона нон грата.

Пропадай, Буратино, твой опыт — сплошная утрата,
У тебя перед носом закрылась последняя касса.
Что с того, что ты можешь свободно цитировать Тасса?
Что с того, что заранее знал про убийство Марата?

Многоногий, как в утреннем транспорте серая масса,
Многорукий, как краденый сон сетевого пирата,
Многоликий, как ветхий закон в голове адвоката —
Наступает п.здец.

Там, где злая колючка щенками грызет колени,
Там, где ветер ладонью серебряной льнет к лицу,
Там, где суша, добравшись до моря, останавливается в изумлении
И подходит к своему логическому концу,

Там, где первые воины, увидевшие пучину,
Навсегда каменеют, простершись пред нею ниц,
Ты, забравшись на их поросшую дерном спину,
Видишь спины парящих над этой пучиной птиц.

Заливай же в себя этот воздух, живой и внятный,
Этот очерк хребта, эхом зрению многократный,
Этот рай, наиболее осязаемый из раев,
Разноцветной водой наполненный до краев.

Большая ярмарка. Предметы и еда
Навалены во впечатляющие кучи.
Ворота в верхний мир закрыты навсегда,
И солнца мутный глаз с презреньем зрит сквозь тучи

На свалку глупых тел, на заворот кишок,
Случившийся с утра у города большого.
Здесь что ни шаг — турецкий шик, культурный шок:
Восстание вещей, бессовестно дешевых.

Купи меня, купи! — орет магнитофон.
Купи меня, купи! — взывают мандарины.
Пластмассовый плафон, мобильный телефон,
Рубашек и носков роскошные смотрины.

И я как сквозь стекло смотрю на вещи те,
С деньгами расстаюсь легко и добровольно.
Петрополь умирал в прекрасной нищете,
В дешевой роскоши издохнет град престольный.

Рак изобилия, безбольная беда,
Съедает жизнь еда с чудовищным напором.
Пирует рай земной — тот рай, перед которым
Ворота в верхний мир закрыты навсегда.

«Помни, что, кроме тебя, у меня есть я
Помни, что кроме меня, у  тебя есть ты
То, что мы вместе — это просто семья
Просто семья, даже если семья мечты

Только не надо думать, что мы — навек
Нет, не навек, смотри: покажи ладонь», —
Так говорил единственный человек,
Ради которого ты бы пошла в огонь.

— Прямо в огонь? — Не знаю, никто не звал.
Ну, не в огонь, но хотя бы под сильный дождь.
Если как следует вспомнить, как целовал,
То до сих пор, бывает, бросает в дрожь.

Он умирает сам. И тебе — самой
Тоже придется. Легче, когда сама.
Лишь на секунду представить, что он с тобой
Или ты с ним — и можно сойти с ума.

Лучше вспомни другое: шесть утра,
Темный огонь в полуприкрытых очах.
Нафиг «навек» — туда же, куда «вчера».
Просто постель, пластинки, чаек, очаг.

Гляди, как пролетает час
Гляди, он пролетел
Он раньше дольше был для нас
Для наших душ и тел

Гляди, как пролетает год
Как пролетает Бог
Над свалкой всех земель и вод
Всех этих рук и ног

Гляди, как давится Давид
Голиафовым куском
Гляди, как время норовит
Свернуться в плотный ком

И тот, кто раньше так хотел
Толкать его вперед,
Внутри клубка из душ и тел
Беспомощно орет.

Оранжевый шлем или черный пояс
Но ждать не устанешь ты
Когда вожделенный зеленый поезд
Появится из темноты

Когда накатается в сферах вышних,
Примчится, трубя трубой,
Откроет дверь и, выпустив лишних,
Тебя заберет с собой.

Наш паровоз, минуя вечность,
Пришел на станцию Крестцы.
Прощай, дурная бесконечность,
Привет, счастливые концы!

Я так люблю ваш бойлер с краником,
И дым спаленного жнивья,
И чай в стакане с подстаканником,
И запах свежего белья,

И смутный разговор по рации:
Мол, не приедем никогда...
Нет, согласитесь, авиация
Совсем не то, что поезда.

Пусть виснет времени течение,
Пусть паровоз залип в бетон,
И все же к месту назначения
Прибудет медленный вагон.

А там, возможно, пересадка,
И пенье рельс, и стук колес...
И снова крепко, снова сладко
В стакане чай, в руке тетрадка,
И за окном несется пес.

Неторопливо прилетает наутро фея
Боли в виске и требует пристального внимания
Вот на песке развалились ее трофеи —
Дети прилива, родители кофемании

Тысячеликий сторож сидит повсюду
Спит и следит, чтоб никто ничего не трогал
Я подбираю строчку, сестричку чуда
Сторож слепой, он спит и следит не строго

Синее небо из белого стало алым
Вечный закат за рамками самолета
Вечный закон совпаденья большого с малым
Сонного леса легчайшая позолота

Свежая зелень запоротых батальонов
Длинная темень топчется на плаву
Сколько ни кушай в детстве куриных бульонов
Ни дочитать,
Ни приклонить главу

Баста! Двести гектаров сгоревшего леса
Каменным углем запятнаны небеса
Глянешь назад — сплошь дымовая завеса
Мертвая полоса

Кажется, только вчера стрекотал кузнечик,
Бегала птица по бархатному стволу
Глядь, а уже идти незачем и нечем
К праздничному столу

Пешка не ходит назад, но и вперед не хочет
Пешка стоит как вкопанная в квадрат
Хмуро следит, как мимо нее бормочет
Трасса Клайпеда–Калининград.

Пока мы спорили о Бродском
Сид Барретт помер вдалеке
В своем кафтане идиотском
В своем дурацком колпаке

Пока наш поезд тихо едет
Сквозь полнолунные поля
Он на своем велосипеде
Умчался, не держась руля

Пока башка моя болела
Он навсегда покинул дом
И держит путь (млечнее мела)
В ночное небо под углом

Он мне картинку не подарит
Мою пластинку не возьмет
Я знаю, где живет Сид Барретт —
Нигде Сид Барретт не живет.

Ветер гоняет пустые пакеты
Этим кончается каждое лето
По телефону и по интернету
Нету ответа и нету ответа

Все поразъехались видно на дачу
Землю копают а как же иначе
Я лишь одна по асфальту херачу
Скоро уеду но не на дачу

Ветер пустые пакеты гоняет
Овощ гнилой из помойки воняет
Много в столице таких же, как я
Все поразъедутся — будет ничья

Ничто человеческое мне —
не
Но чмо человеческое в говне —
вне
Окажется кто-нибудь
мудаком.com —
Я сразу же напишу о  том
том

Пора бы признаться уже,
друже
Что мир становится все хуже и хуже
Великая литература —
дура
И вся мировая культура —
мура
Да здравствует физкультура
Ура

Ух как я тебя хочу
Белый лист бумаги
В пустоту твою лечу
Полная отваги

Словно бабочка в стекло
Хлопнуться с размаху
Чтобы слово протекло
Кровью на рубаху

Белый мир размалевать
Красотой конкретной
Пустоту его взорвать
Кляксой разноцветной

Сгинь, зеленая тоска,
Пепельная скука,
Тайна белого листка!
А в ответ — ни звука.

Слепо булькнет пустота
Амбразура дзота
Капнет слово без следа
В белое болото

Что там думать да гадать
Да пенять на смертность —
Совершенство, тишь да гладь,
Ровная поверхность.

Счастливая битва
Веселая битва
Неравная битва
Со словом

Оно колготится
Крутится, вертится
Из рук ускользает
Назло вам

Оно не дается
Оно не поется
На место свое не садится

Двоится, роится
Пригреться боится
Клюется, как мокрая птица

Но вот зазвенит,
Засвистит, распушится
Сверкая цветным опереньем

И мир воцарится
И все завершится
Коротеньким стихотвореньем

Против вечного мрака бессильна волшебная марка.
Обивая пороги, сшибая ограды, встревая в углы,
Батальоны желают огня, фейерверка, подарка
Пионерия просит п.зды у голимой урлы

Позабудем о тех, кто почил в развороченных норах
На своих помидорах, а хочется в нос или в глаз
Если кто пидарас, то и место ему в уроборах
А не жить среди нас, повторяю — не жить среди нас

Если каждую ночь горевать о потерянном рае
Если каждые две-три минуты пенять на судьбу
Отвернется судьба и в далекую степь ухромает
И сосед позабудет, что ты его видел в гробу

Приходи на матрас, мы попробуем вспомнить, как было
Мы попробуем ту ситуацию восстановить
Мы попробуем вспомнить, о чем говорила кобыла
В деловитом бреду жеребенка пытаясь ловить

Жеребьевка закончена, будет на улице праздник
Затрещат перепонки от грома дешевых шутих
Если ты не утих как безрогой козы безобразник —
Как пить дать попадешь в отделенье, в историю, в стих

Открываю окно, и в него залезает кто хочет
А точнее, кто может, потому что решетка стоит
То есть мухи и бабочки — птица, и та не проскочит
А тем более лев, а тем более слон, а тем более кит

Все столпились снаружи и требуют хлеба и гречки
Просят дикого мяса и сниться хотят по утрам
Невдомек им, что в доме вообще-то живут человечки
А не бог никакой, и вообще это дом, а не храм

Ну и что вы прикажете делать со всем этим сбродом?
Открываю окно, высыпаю им крошки: еда.
Закрываю окно: состоялось свиданье с народом.
Пара мух и слонов залетает оттуда сюда.

Хочешь съ.баться — вали сознательно
А не ори на разрыв аорты.
Мантра капитолийской матери:
«Омниа меа мекум порто»

Хочешь свалить — так вали технично
В картах помечено: это можно
Столько свободы, что даже нечего
В сонном порту предъявить таможне

Ровный гудок утирает сопли
Людям, столпившимся у причала
Что за березка? Какое во поле?
Здесь вас, гражданочка, не стояло.

Миг — и в могучем водовороте
Хлам корабельным винтом завертит:
Песни о главном, стихи о родине,
Мысли о родине или смерти.

Там будет больше тепла и света
Там будет меньше могильной персти
Только язык из страны советов
Спрячу во рту, как фамильный перстень.

Сообщаю: кругом зима
Сожалею, но снега нет
Сообщаю, что я сама
Пробиваюсь на белый свет

Сообщаю: кругом темно
Потому что на свете ночь
Значит, можно глядеть в окно
Темный воздух взглядом толочь

Сообщи мне, как там у вас
По ту сторону или где
Дай мне знать в неурочный час
В повседневной белиберде

Напиши мне хоть пару строк:
Есть ли рай, какой — если да
И без лишних ли проволóк
Пропустили тебя туда

В первый раз я пишу стихи
Обращаясь прямо к тебе
Маякни мне, махни, дохни
Дай мне знать о твоей судьбе

Впрочем, что забегать вперед
Торопить чужую беду
Все узнаю я в свой черед
И обратно в тебя войду.

Ты настолько зашел далеко, разрушая пространство сюжета
Что пространство сюжета не стало тебе малахольному мстить
Фаршированный ерш, затерявшийся в дебрях чужого фуршета
Шивы заяц фальшивый, забывший ушей отрастить

Много знаешь ты фишек и всяких отчаянных штучек
Мой случайный попутчик, всегдашний смотритель вперед
В пиджаке твоем залежи разнокалиберных ручек
Только первая ручка не пишет, а последнюю вор не берет

Впрочем, вор и последнюю взял бы, да только светает
И чернильное море без лишнего шума уходит в кусты
Отпускает виски, от подушки твоей отступает
На песке оставляя бессмысленной вязи куски

Робеспьер-Бонапарт, заливная бесперая птица
Полевой командир половых своих тряпок, пся крев, грамотей
Не сумевший как следует даже поспать и присниться
В пыльных флешах зарывший фрагменты ученых статей

Что бумага тебе, передатчик, начетчик, расстрига
Что телега твоя? только прах, только пар, только дым
Пусть тебя издает ветеран самиздата Коврига
Кто рожден стариком, тот уже не успел умереть молодым

Злая Золушка, зомби, царя всенебесного олух
Зооморфный филолог, покусанный дикой осой
Над твоим молоком с колбасой призадумался Молох
И у левого уха прямая старуха маячит с косой

Убегай, колобок, муравей, безобразник, зараза
В заповедную зону, где слово не дело, а спорт
Не безжалостный спирт, а всего лишь веселая маза
На дешевой гармохе схватить торопливый аккорд

Не гони лошадей, пешкодралом пойдешь по хайвею
Протирая глаза, бормоча ерунду, не жалея плеча
Постепенно в себя приходя, постепенно трезвея
Бесполезную букву свою на себе волоча.

Опустите, пожалуйста, синие шторы
Подымите, пожалуйста, красные веки
Прекратите бессмысленные разговоры
О каком-то отсутствующем человеке

Пионеры забыли про Северный полюс
Вспоминают с трудом, тяжело, неохотно
Если даже о чем-то сейчас беспокоюсь
То отнюдь не о том, чтоб им было комфортно

Пусть примолкнут на время, и я буду рада
Пусть забудут про свой беспонтовый уют
Пусть узнают, почем два кило винограда
Из которых изюм на заводе куют

Наше время — не самое лучшее время
Ибо самое лучшее время прошло
И тяжелое, липкое, сладкое бремя
На мои неокрепшие плечи легло

Стопудовое бремя и синее пламя
Об которое плющится жидкий асфальт
Если б мы никогда не гуляли с ворами
То у нас бы, наверно, накрылся гештальт

(Не просите меня объяснять это слово
Никого не волнует значение слов)
Стопудовая капля свисает свинцово
Знаменуя нелегкий удел мудрецов

Расписных мудаков и безмозглых уродов
Дети разных народов, а ну не зевай
Это ваш каравай, дети разных народов
Как хотите, но это не мой каравай

Это ваш караван, дети разных верблюдов
Это вашей слюной нарисованный сон
Это твой корасон, многомерный ублюдок
Корень редких земель, сын незнаемых зон

Переметной сумы теоретик и практик
Перелетного утра прокуренный бред
Переклички миров, перекрестки галактик
Галогеновых ламп немигающий свет

Знаменитых парабол безвестный инструктор
Ты узнал, как творить из бестелых идей
Перевод совершенно ненужных продуктов
На язык ничего не хотящих людей

(Погляди: открывается новая дверца
И в нее волокут несгораемый шкаф
Там валяется пара потрепанных терций
И Проперций, красавице платье задрав

Это твой батискаф, это мой миноносец
Это наш броненосец, и нам за.бись
По траве шкандыбает паук-сенокосец
А за ним крестоносец и прочая слизь)...

Словно уютный шум дальнего водопада
Где вода разбивается в пыль, разбивается в пух и прах
Словно далекого грома уютная канонада
Словно далекий поезд, летящий на всех парах

Словно высокого неба скрипучая половица
Словно большого медведя медленные следы
Словно в глубокий сон приглашенье взлететь и слиться
Словно в далекий путь приглашенье большой воды.

Тишина превращается в пение
Превращается в пение птиц
Если будет немного терпения
Ты увидишь их маленьких лиц

Если будет немного внимания
Ты увидишь, как маленький клюв
Превращает весь воздух в сверкание
Словно каплю стекла стеклодув

Сон и явь поменялись границами
И зеленый задвигался мир
И деревья наполнились птицами
И наполнился звоном эфир.

Я не люблю свой город
Город унылых морд
Город немытого золота
Город забытого голода

Я любила свой город
Он был убит и вспорот
Выпотрошен, кастрирован
Выкрашен, набальзамирован

Почерк его исправлен
Воздух его отравлен
Яблоки разворованы
Проходные дворы замурованы

Нрава он был веселого
Выстрелил сам себе в голову
И на его останках
Пляшут гомункулы в склянках

Бледные, злые, страшные
Выпотрошенные, накрашенные

А. С.

На любой вопрос отвечая: «да»
Я прошла по жизни, как во воде
Ты хотел умереть, не оставив следа
Ты хлебнул пустоты и теперь нигде

И чего ты добился? Да ничего
И чего я достигла? Да ни х.я
Если все подписались за одного
То не все ли равно, кто тут ты, кто я

И не все ли равно, кто остался жив
И не все ли равно, кто оставил след
Я стою, руки за спину заложив,
И на каждый вопрос отвечаю: «нет».

Женщина-Моисей
Богом своим отмеченная
Ну-ка иди и сей
Разумное-доброе-вечное

Женщина-Авраам
Родом своим не принятая
Скидывай по дворам
Тексты свои на принтере

Женщина-Мандельштам
Как без надежды выживешь
Хвори бессонной штамм
Хуже чем даже живопись

Женщина-Циммерман
Трудно тебе без совести?
Голову спрячь в карман
Слишком она высовывается

На меня обижаются часто, и мне не впервой
В электронный свой адрес выслушивать злые нападки
И, за пазухой пряча горячий настрой боевой,
Ежечасно рискуя больной головой,
В коллективной песочнице ныкать совки и лопатки.

Еженощно рисуя все тот же узор на песке,
Ежедневно смываемый новым и новым приливом,
Не бояться ни яду в стакане, ни пули в виске,
Ни полета над пропастью на двухколесной доске,
Ни когтистого пенья за левым плечом торопливым.

Не бояться ни бабочки, ни Лао Цзы,
Ни того, кто за зеркалом прячется, чем-то похожий,
Ни кровищи, ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни лошадки, что лесом ведет Сноготок под уздцы,
Ни друзей Шварценеггера в  темной прихожей.

Ни тарелок, ни вилок, ни  цен в недомытом бистро
Ни квасных стихотворных кричалок в московском метро
Ни того, что соседи несyщyю стенy повадились рyшить
Ни того, что к штыкy приравняли перо
Ни того, что тебе все трyдней и трyдней меня слyшать

Трудно слушать — не слушай, а врать не мешай.
Дай поврать, сам поври, а мешать — это каждый умеет.
И другим дай послушать, за них не решай!
Есть возможность послушать, и ты их ее не лишай —
Вдруг они поумнеют?

Скорый поезд летит, нажимая на крепкую насыпь,
Ярким спичечным росчерком воздух тревожа ночной.
Подо мною опять разверзается вязкий анапест,
И словарный запас, словно небо, царит надо мной.

За незрячим окошком страна пролетает косая,
С безграничным терпеньем глотая здоровую злость,
И дамоклова речь над подушкой моей зависает
И мечтает упасть и пронзить мою лобную кость.

Подарите мне небо с сияющей круглой дырою,
Отпустите в летящую черной стрелою страну,
И во сне я глаза широко и привольно открою
И проснусь, и уже никогда навсегда не засну.

Говорю тебе, что мой дом постоянно с краю.
Ничего хорошего в этом нет.
Если б дача стояла не первая, а вторая,
Простояла б еще сто лет.

Если дом мешает дороге, его сломают,
Закатают его в асфальт.
Проложи по раю дорогу — не будет рая,
Только пыль и серый асфальт.

Я пришла сюда пустоты свои заполнить
И хожу ни жива ни мертва.
Ничего не может уже ни забыть, ни вспомнить
Полумертвая голова.

Говорю тебе, мой дом постоянно с краю.
Ничего хорошего в этом нет.
Ничего не осталось, даже сарая,
Где стоял мой велосипед.

Заберусь в глубину лесного массива,
Ничего ужасного нету в нем.
Только сосны и ели — уже красиво.
Дома нет, и не нужен дом.

Говорю тебе, что мой дом постоянно с краю,
Ничего хорошего в этом нет.
На него изнутри наступает земля сырая,
А снаружи слепящий свет.

Вылезай, Буратино, ведь бочка совсем пустая,
Ты напрасно туда залез.
Вон по улице едет веселых пожарных стая
Поджигать твой последний лес.

Я не поэт, я переводчик.
Я в куче запятых и точек
Чужие буковки ищу.
Я сыновей чужих и дочек
В своем детсадике ращу.

Я и налетчик, и добытчик,
Есть у меня набор отмычек,
Я без перчаток никуда.
И я ни шагу без кавычек
Не совершаю никогда.

Я не поэт, я переводчик,
Я отомкну любой замочек,
В любую комнату войду.
Я отключу чужой будильник,
В чужой залезу холодильник
И там найду свою еду.

Я знаю адрес ваших нычек,
Я, точно воробьиный сычик,
Охочусь только по ночам.
Я заслужила кучу лычек
Благодаря чужим лучам.

И как мне весело при этом,
Светясь чужим заемным светом,
В высоком небе зависать
На зависть кой-каким поэтам,
Которым не о чем писать!

Я не поэт, я переводчик,
Не гений, не первопроходчик,
Не мной построен пароход.
Не мной Америка открыта,
Но гордое мое корыто
В мою Америку плывет.

Состояние погружения
Состояние торможения
Полусонное положение

Надо радоваться затишью
Надо радоваться трехстишью
А еще я вам крестиком вышью

Только надобно не лениться
Надо сну своему присниться
И, как сад, зарастет страница

И, как сон, заплетут ограду
Плети сладкого винограда,
Легкий хмель из чужого сада,

Цепкий плющ из сада напротив
И колючая ежевика
Вы растений моих не троньте —
На виду поди поживи-ка!

От мерного покачивания
Активизируются мозговые центры
На станции сойду почти не я
Весь мир затих и ждет переоценки

Дает заданье небо голове
И голова грызет гранит послушно
Проснешься не в Крыму и не в Москве,
А на какой-то золотой траве,
Где все сияет, и уже не душно.

Я очень ловко держу стило,
Множество буковок написала.
Если бы это меня спасло!
Если бы это вообще спасало!

Если бы это от вечной тьмы
Хоть бы однажды спасло кого-то —
Дети учились грамоте бы
С бóльшим усердием и охотой.

Прямо над серединой Днепра
В воздухе вязком застряла птица.
Я поняла бы еще вчера,
Если бы что-то могло объясниться.

Мне бы хватило и в двух словах,
Только никто ничего не знает.
Мы тут живем на птичьих правах,
Да и вода у нас привозная.

Отвечай, Буратино, как на духу:
Ты зачем Артемона пытался кормить трухой?
Видно, знаешь ты много, да все чепуху,
Ну и мозг твой совсем плохой.

Словно ссохшийся, звонкий грецкий орех,
Он в башке твоей полой катается и гремит.
Задавать Буратине вопросы — и смех, и грех,
У него на ответы лимит.

Продвигаясь по длинному фронту своих анкет,
Он вычеркивает все, что ему противно.
Симпатичны ему одночленные «да» и «нет»,
А «не знаю» — Незнайкина прерогатива.

На «не верю» у Главного есть патент,
«Не могу» оставил себе импотент
И пошел сдавать пустую посуду.
Буратино сам себе президент,
И его хиты — «не хочу» и «не буду».

Не хочу и не буду, идите в пень,
Может, вырежут вас из него, как меня когда-то:
Длинный нос, руки-ноги, прочую дребедень,
А потом, глядишь, Урфин Джюс заберет в солдаты.

Вот тогда и кричите: «не сдамся» и «не боюсь»,
Возносите наверх свои протесты и жалобы.
Только я, Буратино, не моюсь и не молюсь,
Отродясь никому не служил и служить не стал бы.

Только мозг мой, сух и крепок, как грецкий орех,
Тарахтит, болтаясь в осиновой черепушке,
Когда прыгаю я, веселый, один за всех
На зеленой,
На последней свой опушке.

Пропадать — так с музыкой! а лучше не пропадать.
Я в воде не тону и даже горю неважно.
Основное правило — не думать, а угадать,
И тогда ничего не страшно.

На верхушку забраться, спрятаться за стволом,
Не завидуя осам, сорваться вниз на авось
И пронзительным носом, осиновым острым колом
Продырявить врага насквозь, —

На верхушку забраться, спрятаться за стволом,
Не прислушиваясь к вопросам, сигануть на авось
И пронзительным голосом, острым своим углом
Продырявить его насквозь.

Буратино выходит на авансцену.
Он стоит и молчит — видать, набивает цену.
С умным видом показывает «козу».
Держит паузу. Ковыряет в носу.

Буратино молчит. Он, кажется, сам не рад.
Или папа Карло забыл приделать ему речевой аппарат?
Обещали банкет. Собирался читать стишки.
В зале слышатся сдержанные смешки.

Буратине мешают невидимые очки.
Мысль его совершает непредвиденные скачки.
Ускакала в дальнюю даль — не поймать беглянку.
Из четвертого ряда швыряют пустую пивную банку.

Хорошо, что не трехлик, — думает Буратино.
В деревянном мозгу возникает следующая картина:
Летний вечер, очередь у пивного ларька,
Заскорузлые дядьки режутся в дурака.

Жизнь проносится в голове Буратины.
Легче старуху Тортилу тащить из тины!
Легче шишками закидывать Карабаса!
Заманили и бросили, пидарасы.

Буратино ярится. Да видел вас всех в гробу я!
Стаскивает башмак, стучит по трибуне.
Принимает решение — блестящее и простое.
Поворачивается и бежит. Зал аплодирует стоя.

Унимается ветер внутри
Поднимается ветер снаружи
Все слабей и слабей фонари
И погода все хуже и хуже

А зато изнутри тишина
Пустота и спокойная совесть
Хоть садись и смотри из окна
И калякай роман или повесть

Мемуары, да все об одном:
Как мишенью работалось в тире...
Страшный ветер за темным окном.
Тихий вечер в уютной квартире.

Это лезет само, разворачивая нутро
Это рвется наружу помимо воли твоей
Где угодно: в лифте, в сортире, в метро
И тебе говорит: х.ей

Ты послушно х.еешь, хватаешь свой карандаш,
Или мел на асфальте, или палочку на снегу
Что дают — заберешь, все что сможешь отдать — отдашь
Или сверх, через не могу

В остальное время ходишь, набравши в рот
Пополам живой и мертвой воды
Ожидая, что слово засохшее оживет
И опять зацветут сады

И взойдут и заколосятся твои поля
Стая божьих коровок рванется из коробка
И веселая тропка в лес побежит, пыля
Заклубятся детские облака

И тебе под силу время остановить
И больших разноцветных животных кормить из рук
И одним движеньем мир вокруг обновить
И бесстрашное синее небо — твой близкий друг

Пока цветочки не пожухли
Пока их стебель не повисл
Пока во всей этой движухе
Виднелся некий смысл,

Пока поэты жгли некисло
И ловко, и хитро
Казалось, никакого смысла
Хвататься за перо

Но авангарда век недолог
Советский кончился союз
И я при виде книжных полок
Зеваю и плююсь

Ни ветерка над мертвой зыбью,
И сети праздные легки,
Но как сверкают на безрыбье
Мои стишки!

В магазине-музее, где тьма антикварных товаров
И старинные куклы послушно сидят в закуточке,
Мне за двести рублей предложили подробную карту бульваров,
Где отмечены все мало-мальски известные точки.

Я не стала, конечно же, даже смотреть эту карту,
Нарисованную, несомненно, с умом и любовью.
Улыбнулась и вышла наружу к холодному марту
И к закатному солнцу, стоящему у изголовья.

Я пойду по Петровке, пойду по Покровке, пойду по Неглинной,
Я пойду по бульварам, как прежде, пойду по бульварам.
В магазине-музее куски моей жизни недлинной
Оказались весьма ходовым антикварным товаром.

Вот отцовский графин, вот стеклянная емкость для чая,
Взрослый заяц суровый и желтый приветливый бобик.
Я пойду по бульварам, как будто бы не замечая,
Что любимый мой город уложен в раскрашенный гробик.

Где вином нам казалось «Прибрежное», Брежнев — бессмертным
И несметным богатством — четыре рубля на кармане,
Я найду мертвецов голоса под любою скамейкой
Вперемежку с пустыми батлами от «Вазисубани».

И когда отклубится закат в государстве Урарту
И запахнут над спящей Кропоткинской свежие булки,
Я сама вам составлю такую подробную карту,
Что всей жизни не хватит ее изучить закоулки.

Буратино сказал пионерам: идите в жопу.
Пионеры заплакали, но пошли.
Буратино крутой, он хип-хоп приравнял к гоп-стопу,
У него есть харизма и п.здюли.

Надо так надо — думают пионеры,
Раз сказал — значит, знает, о чем говорит.
Говорят, вообще наступает новая эра,
Мать ее едрит.

(«Эра» — был такой магазин на Большой Грузинской,
В двух шагах от моей школы.
Там воняло порошком, лаком и краской,
Я не очень любила туда ходить.)

Оказавшись один, Буратино берет буравчик
И давай планомерно буравить одну из стен.
Он настолько увлекся, что даже забыл про хавчик,
Не говоря уже про постель.

Он буравит, не зная, что его ждет снаружи,
Только знает — надо проделать дыру в стене.
А тем временем воняет все хуже и хуже,
Ни подруги, ни бе, ни ме.

Словно в темную воду ввинчивается буравчик.
Иногда звонит будильник, и по звонку
Буратино шабашит, пойдет раздавит мерзавчик, —
И опять к станку.

Что ж за стенка такая, кто ее только делал,
Не кончается никогда!
Вдруг подался мир, и грохот потряс пределы —
Завалилась вся ерунда.

Пионеры в жопе, а то бы почили павших.
Цитадель развалилась в прах.
Лишь торчит кулак деревянный, а в нем буравчик.
Глупый подвиг и полный крах.

На рассвете осела пыль, так что видно стало:
Лес, гора, а что за горой?
Шевелится строительный мусор. Из-под завала
Выкарабкивается герой.

Вы, наверно, забыли: он у меня деревянный,
Не страшны ему синяки.
Буратино жив, хоть и взгляд у него стеклянный,
А иначе зачем стишки?

И пока он молча бьет колпак об коленку
И натягивает на осиновую башку —
Солнце встало, сверкнула реки золотая лента,
Можно топать к следующему стишку.

Это плачет земля, это снег превращается в дождь
Это ломится к свету сквозь толщу рублей меценат
Это падает планка к ногам, как подстреленный вождь
Это танец бессмертных идет танцевать Цинциннат

Это, созданы глазом, растут на асфальте цветы
Это, созданы ухом, звуки царят на мосту
Это сильные духом являются из пустоты
И уходят, как это ни странно, опять в пустоту

Просто ты не всегда знаешь пришедших в лицо
И потом не всегда помнишь их имена
Но на пальце твоем навсегда застряло кольцо
Из соседнего сна

А на этом кольце
Выгравировано: Цинциннат Ц.

Не зарубайся, не ной, не скули, не фыркай
И не завидуй, желательно, никому на свете
Главное, чтоб не захлопнулась эта дырка
Через которую дует наружу ветер

Главное, чтоб не закрылось это окошко
Через которое видно большое небо —
Пусть на столе и мерцает ваша окрошка
Сверхскоростной быстросуп мирового веба

Где в простокваше барахтаются ваши извилины
Смайлики ваши, приколы, злобки, обидки
Ваши эмоции, на пятачки распиленные
Ждущие, словно манны, чужой подпитки

Есть ли смысл в сообщенье — не так уж важно
Главное, чтоб прозвучало на всю планету
Легче ли Богу заметить того, кто каждый
День о себе сообщает по интернету?

Забытая в метро тетрадка —
Зародыш мирового беспорядка.
В шкафу кассеты не пойми какие —
Зерно вселенской энтропии.
А если все расставить по местам,
Глядишь, получится и Там?

Игра оркестровых рыб
Глубокими облаками
Съедобного неба гриб
Скачи поперек ногами

Забудь о своем сурке
Забудь о своей тарелке
Ищи на своем курке
Следы былой перестрелки

Заснешь на голом полу
Вагона ли, ресторана
Проснешься в другом углу
Плюшевого дивана

Заснешь пока что ничей
Проснешься почти что чей-то
Без денег и без ключей
А кто не терял ключей-то

И лезет из-под пера
Как фунт развесного лиха
Шуршащая мишура
Сплошная неразбериха

И слово, как воробей,
Попавший в окно на кухню,
Мечется в голове,
Вспыхивает и тухнет.

Слово как воробей
В кухню твою влетевший
Мечется в голове
Будто бы в клетке тесной

Клетка ему претит
Ты ему не товарищ
Вылетит ли, влетит —
Разве его поймаешь

Вьется под потолком
Бьется, кричит, хлопочет
Ты не лови силком —
Может, само захочет

Тихо сиди, не тронь,
Дай ему успокоиться —
Пусть само на ладонь
Крошки клевать устроится.

В комнату синяя светит луна
Беглая цель на дороге видна
Много на свете таких буратин
В ночь полнолуния каждый — один

Я пришла к поэту в гости
Ровно в полдень в воскресенье
Я пришла к поэту в гости
Почитать ему стихи
Я пришла к поэту в гости
А он сидит и ест варенье
Что ему другие гости
За два дня понанесли

Я ему сказала: «Здрасте!»
Я ему сказала: «Бросьте!»
Разве можно есть варенье
В нашем мире непростом?
У меня такое счастье
Я пришла к поэту в гости
А он гасится во время-
Препровождении пустом!

Он скривил такую рожу
Что показалося похоже
Будто ест он не варенье
А какую-то бурду
И сказал: «Учтите, детка,
Мир — не будка и не клетка».
И я, наверное, к поэту
Больше в гости не пойду.

Рифмую наспех, курам насмех,
Пока дают.
Хлебнувши чаю, замечаю:
Покой, уют.

Покой, уют, но сколько брешей
В моей броне!
Каких ты штор на них ни вешай —
Они при мне.

И словно остья трав в сандалиях
Грызут носки —
Колючий свет из дальней дали
Е.ет мозги.

Весь мир, сказал однажды Добровольский,
Построен по законам языка.
И до утра на путь пеняли скользкий
ЗК Васильев и Петров ЗК.

Когда п.здец и жить нельзя без песен
Они не позвонят и не придут
А вот самим приспичит — будь любезен,
Изволь быть наготове, тут как тут.

Того гляди, протянется рука
Сквозь облака и, наудачу шарясь,
Огнем напишет Мене, Текел, Фарес
На языке, попутно взятом с потолка

Молчит язык, неведомый тебе
Никто пока не требует ответа
Повис вопрос, как папироса или сигарета
Прилипшая к губе

И до утра нам вечно будет сниться
В стакан воды упавшая ресница
И вечный бой, и вечная весна
И вечный сон, покой и тишина
А утром нас опять разбудит птица

Мы будем вспоминать обрывки сна
И тупо думать: где она, граница
Меж сном и тем, что есть помимо сна?
И будет недовольна вся страна,
Забывшая опохмелиться.

P.S. Сквозь облака просунулась рука,
Кремнистый путь блестит, немного скользкий.
Весь мир сказал однажды: Добровольский
Построен по законам языка.

Беспонтовая, безмазовая,
Ты такая вся непонятная —
И не старая, и не новая,
Безответная, неохватная.

И неважная, и ненужная,
И при этом какая-то вечная —
Неразгаданная, неразбуженная,
Безграничная, бесконечная.

Неуютная, неопрятная,
Неприютная, неприятная.

Невеселая, нехорошая,
Тухлой ворванью провонявшая,

Диким мясом до глаз поросшая,
На три буквы себя променявшая.

Бесполезная, безобразная
И болезная, и заразная
То гриппозная, то прокаженная
Варикозная и прожженная

Бесконтрольная и безбашенная
Пергидрольная и накрашенная
Ты и душная, и промозглая,
И бездушная, и безмозглая.

От тебя так и тянет подвальчиком.
Почему ты нравишься мальчикам?

Ты куда-то всегда влекомая
Как огромное насекомое
То в неравную битву ринешься
То внезапно дохлой прикинешься
То старухой, то девкой броскою
То дитем с изжеванной соскою

Темной ночью в меня проли́лася,
У меня в башке поселилася.
Тупорылая, но лукавая
То бескрылая, то двуглавая

Одноногая, но двужильная
И убогая, и обильная
То простецкая, то хитровы.банная
Просоветская, жестоковыйная
Пионерская, комсомольская
Богомерзкая, злая, скользкая

Крутолобая, крепкозадая
Черногробая, красноадая

Ты зачем ко мне внутрь забралася,
У меня внутри разыгралася?

Было сказано много лишнего —
Не отмажешься от Всевышнего.

Вот такая, в общем, субстанция.
А какая, собственно, станция?

Посмотри, что осталось на дне
Этой ночи бессонной и душной
Нам и это знакомо вполне
Не печально, не страшно, не скушно

Все проходит, и это пройдет
Новый день нарисуется рядом
И плацкартная ночь расцветет
В голове удивительным садом

Щурясь выйдешь на светлый перрон
Новый город прохладою встретит
В небе утреннем стая ворон
Сладкий чай в привокзальном буфете

И от ночи, от душной беды
Нам останутся только загадки:
Полбутылки увядшей воды
Да волшебные строки в тетрадке.

Где же эта страна, текущая млеком и медом,
Где страна Твоя, Господи — ведь Ты обещал народам!
Одному хотя бы народу — ты помнишь, Боже?
Ничего удивительного — это так на тебя похоже.

Обещали страну — а теперь вот гадай на кофейной гуще.
Мы же так на Тебя похожи, о Господи Всемогущий!
Мы устали ждать, мы продрогли и обнищали.
Может быть, тебе самому когда-нибудь что-нибудь обещали?

Обещали людей, а вручили таких дурацких —
Невменяемых, злобных, завистливых, скотских, блядских.
Усадили стеречь и умчались в иные сферы.
А они еще качают права, Агасферы...

Вдруг завздрагивал воздух
Тонкий мир поредел
И в реляциях грозных
Написали: предел

Пентаграммами грома
Завзрывался восток
Горизонтов знакомых
Не узнал городок

И гроза, как рюмашка
Разлилась по земли
И чабрец, и ромашка
Перед ней полегли

И пустырник, и стевия
И последний сорняк
И шептали деревья:
Пастернак! Пастернак!
______

Пастернака я вашего
Не читала сто лет
Но меня же не спрашивают
Выдавая билет

Пусть не волчий, как волку
И не белый как снег
Но на верхнюю полку
Угодил человек

И не надо завидовать
И сбиваться с пути
Все, Борис Леонидович,
Рыба, как ни крути

Кто стоит на поребрике
Кто — бессменным постом —
Голый, мокрый, серебряный
И виляет хвостом?

Это рыба Израиля
Рыба ранних крестин
Это друг мой израненный
Из своих Палестин

Пребывает в безвестности
Наливает стакан
Пеленгует окрестности
Пеликан-великан

От него не укроешься
Не укрыться никак
Даже если зароешься
Как последний хомяк

Лишь мелькнешь завитушкою
На хвосте у борзой —
Рыбой, птицей, лягушкою,
Пастернаком, грозой.

Путем усиленного траха
От детского спасаясь страха
От вечного спасаясь праха
В объятьях теплых и живых
Мы упираемся упорно
Мы жизнь кладем на то, чтоб вперло
Мы злую смерть берем за горло
И ей с размаху бьем под дых.

Съедая яркую таблетку
Мозги встают на табуретку
И, с легкостью открывши клетку,
Выходят в тихий океан
И вот из каждого предмета
Сияет золотое лето
И мир прекрасный полон света
Как полный золота стакан.

Вот так кончается удушье
Включаются глаза и уши
И жить не страшно и не скушно
И серый обморок прошел
Я молода, сильна, здорова
И хороша, и черноброва
И для меня воскресли снова
И секс, и драгз, и рок-н-ролл.

И каждый раз, всходя на сцену,
Башкою пробивая стену,
Мы видим рай, мы знаем цену
Мы словно парус на ветру
Нам весело и ох.енно
И я, конечно, не умру.

Вот рассеянный возница
Жанну Д’Арк везет казниться
Я и кучер, я и воз
И лошадка, и овес
Я и кнут вам, я и пряник
И идущий мимо странник
Я и галка на овсе
Я и палка в колесе.

Я и водка, и рюмашка
Я и ручка, и бумажка
Я и пол, и потолок
И пожар, и каталог
Я и ветер, я и свечка
Я и самка человечка
В синей куртке, на мосту
Загляделась в пустоту.

Я и бабушка, и внучка
И бухгалтер, и получка
Я и волк, и пирожок
И в грядущее прыжок
Валаамова ослица
Авраамова десница
И частица, и волна
Мне не спится ни хрена

Я и белая страница
И ворона, и лисица
И кусочек колбасы
Взгроможденный на весы
В голове моей опилки
Два рубля в моей копилке
И в культурном багаже
Два стишка про ПМЖ.

Я и старая Европа
Я и веточка укропа
И шпион, и компромат
И учебник «Сопромат»
Я всеобщий соплеменник
Круглосуточный обменник
Я и это, я и то
И карета, и пальто

Я все жду, когда начнется
Голова моя очнется
И качнется подо мной
Как бывало, шар земной
А оно все длится, длится
Все мелькают ваши лица
И ревут, ревут комбы
По бокам моей судьбы

Знать, судьба моя такая
Чтоб от края и до края
Только грохот, только звон
Только гром со всех сторон
Чтобы ливни, чтобы грозы
Чтобы сливы, чтобы розы
Чтоб восстание весны
Против вечной тишины.

Хочу, чтоб голова моя была
Как можно крепче сцеплена с плечами
Чтоб летними короткими ночами
Не колебали лунные дела

Чтоб поздней осенью ли, ясною зимой
Недрогнувшей рукой включая чайник
Не думать о событьях чрезвычайных
Не бредить ни тюрьмою, ни сумой

Чтоб никогда бессонный голос мой
Не бился о бетонную ограду
Не рвался на пустую автостраду
А неизменно приходил домой

Домой, домой, на кухню, на кровать,
Где ни к чему в чужие лазить души
Или своей кусочки раздавать,

И в скором времени одна шестая суши
Меня забудет. Ну и наплевать.
А если напевать — то только в дýше.

Я весь ваш мир вертела на х.ю,
А может, он и этого не стоит.
Не так уж сильно это беспокоит
Ушибленную голову мою.

Попав в струю, я иногда пою,
А иногда на все машу рукою.
А иногда такие планы строю,
Что и сама себя не узнаю.

На том краю, где я всегда стою,
Сижу, лежу (скорей всего второе),
Мне видно лишь вперед, а что за мною —
Не знаю. Может, я уже в раю.

И не понять ни мне и ни не мне:
Кто умудрился истину простую
В экзистенцьяльной утопить вине,

Кто, сей сонет руке моей диктуя,
Маячит там в автобусном окне?
Вертела бы я мир, да нету х.я.

Вертела бы я мир, да нету х.я
А даже был бы — стоит ли труда?
Мир все равно и сам туда-сюда
Вертится, ну а с места — ни в какую.

Блестит на солнце слабая слюда
Тонкого льда — возьму ее в строку я.
Так и жила бы, на бобах кукуя,
Когда бы не бульонная среда.

Среда, четверг — когда уже суббота?
Когда же воскресенье, черт возьми?
И почему рифмуется работа

С одиннадцати, скажем, до восьми
Со всем, что не игра? Смотри, как что-то
Сверкает, как слюда! скорей сними.

Скорей снимай, скорей останови
Летучее, текучее мгновенье.
На кнопку моментального прозренья
Нажав, волну частицей назови.

Зерно пространства склюй, как воробей
И дальше в путь, посверкивая блицем,
Навстречу новым городам и лицам,
Распугивая вялых голубей.

Так скарабей, скатавши день свой в шар,
Его на диски режет для удобства
И складывает бережно в рюкзак.

Смотри, смотри, как сонное число
Пространство нижет на живую нитку
Как время превращается в улитку
И по реке уносится весло

Смотри, как неподвижностью свело
Пустого леса темную открытку
И воздух приближается к избытку
Хотя с землей ему не повезло

Все люди смертны, значит, смертен Кай
Но это далеко не крайний случай
И как от этого ни отвыкай

Он волокет магнитофон «Акай»
(Вполне хороший, но не самый лучший)
В свою берлогу. И пускай.

Электорат? А что электорат?
Все, кто хоть как-то рад — вперед, за мною!
Свистят куски пространства за спиною
И блещет электрический разряд.

Кто смелый — шаг вперед из ряда вон
Кто из разряда, те пожалте бриться
На вечеринку тех, кому за тридцать
Чтоб лебедями там считать ворон,

Терпеть урон. Пари, аэростат,
Пили скалу, бесстрашный стратокастер!
Хоть мастер этот самый Джон Ланкастер,
А наш Дизастер круче во сто крат.

И да запечатлит твой аппарат
Из GTO прекрасный пластеркастер.

Кто умный — шаг вперед и два назад.
Не газават — окопное сиденье.
Кто виноват, что даже в день рожденья
Не успеваешь посмотреть закат?

За кадром остается суета,
Занудство ежедневного завала.
И как бы я себя ни подавала,
Заточка все равно уже не та.

Иди сюда, святая простота,
Пожму твою нечаянную руку.
Как ни крути, а все идет по кругу:

То свет, то сумерки, то темнота.
А ну-ка предъявите паспорта,
Да нет, не мне — друг другу.

Друг другу предъявляя паспорта,
Как повелось издревле на границах,
Вглядимся в измененья в этих лицах:
Заточка, как ни кинь, уже не та —
и точка.

Попробуй понять, каково это — быть эмигрантом
В нездешнюю волость свой хвост по частям волочить
Стоять у доски, помавая заслуженным грантом
Чужих по-чужому чему-то чужому учить

В большие мешки лихорадочно складывать вещи
В последний момент забывая, что брать, что не брать
На входе выкидывать гвозди, шампуни и клещи
И в черные дыры ручную просовывать кладь

В какой-то квартире живешь осторожно, как в тире
Судьба твоя входит в столешницу заподлицо
Неведомой химией пахнет в стерильном сортире
Висит в незапятнанном зеркале третье лицо

Попробуй понять, каково это — быть эмигрантом
Каким-то другим языком загружаться на треть
И не парковаться ни рядом с пожарным гидрантом
Ни там, где кого-то ты можешь собой запереть

Попробуй понять, каково это — в полночь глухую
Послушно считать, что стоит белый день на дворе
И лексику ненормативную, пусть неплохую,
На всякий пожарный в пассивном хранить словаре

Кошерную кухню не всякий освоит пожарный
Главнее всего, что пожар западнополушарный
Тебя не коснется, поскольку не он породил.

Ты щелкнешь хвостом и забудешь, зачем приходил.

Буратино пришел к берегам золотой реки.
Пионеры послушно жгут свои костерки,
Поминутно питаясь чем-то из котелка.
Буратино подходит поближе. Шумит река.

Там поет неизвестная птица, шелестит листва.
Ни на что не злится осиновая голова.
Буратине тащат миску с какой-то жратвой.
Буратино ест, от радости сам не свой.

Вот и нечего делать, и некуда дальше идти.
Деревянное тело достигло конца пути.
Может, это, конечно, начало чего-то еще,
Только это слишком общо.

Все боятся слово сказать, и это смешно.
По реке проплывает свежеспиленное бревно.
У него-то, конечно, все еще впереди.
Буратино смеется: бревен-то пруд пруди.

Вот один пионер перед нашим костром возник
И докладывает: вчера приходил лесник.
Спрашивал документы и был в печали.
Леснику налили водки, и он отчалил.

«И куда отчалил?» — «Да я-то откуда знаю».
«Верно-верно. Ступай... Постой! принеси мне чаю».
Буратино зевает, ложится, но спать не может.
Мысль какая-то изнутри его гложет.

Вот лесник отчалил. А я, наверно, не хуже —
А сижу пень пнем, и даже лежу к тому же.
Не отплыть ли и мне на поиск новых Америк?
Буратино встает и уходит бродить на берег.

Вы смотрели кино про Мертвого человека?
Буратино — в лодке, без весел и саундтрека.
В дальние дали уносится по течению.
Улыбается, нашарив в кармане печенье.
Есть запас провизии, значит, не пропаду.
Остальное — в п.зду.

Наши взяли все — телеграф, водокачку, почту.
Выбили у врага из-под ног последнюю почву.
Главное — водокачка, из-за нее и стычка.
Будем качать, ребята — пошла водичка.

А в воде-то лодка, а в лодочке — наш товарищ,
Без которого далеко не уйдешь и каши не сваришь.
Ну, давай обниматься. Да не носом же, Буратино!
Чуть мне глаз не выколол, дурачина.

Говорит Буратине Мальвина: давай жениться.
Сколько можно друг другу по разным поводам сниться,
У меня есть домик, а в нем очаг,
Не какой-нибудь нарисованный — настоящий.
Посмотри на себя, ты совсем ледащий,
Поживешь на моих харчах.

Буду жарить картошку, котлеты буду,
Обещаю сама даже мыть посуду
И сама выносить ведро.
Я не знаю, кого из нас даже жальче,
Посмотри на себя, ты уже не мальчик,
Сколько можно сидеть в бистро,

У дружков по сольдо стрелять на пиво?
Ты хотел жить красиво. И что, красиво —
В прохудившихся башмаках,
В рваной курточке, в колпаке линялом,
Чтоб полиция с лавок тебя гоняла
И свистели гопники на углах?

Посмотри на себя, ты совсем засушка,
У меня есть вышитая подушка,
Одеяло теплое и кровать.
Там отдельно кухня, отдельно спальня,
Будешь есть нормально и спать нормально,
Обещаю даже не приставать.

Отвечал Буратино подруге лучшей:
До чего же я, сука, у нас везучий —
Мне отлично, а всем хреново.
Вон Пьеро об стенку бьется годами,
А за мною бабы ходят стадами,
Хоть беги от них, право слово.

Дорогая моя, я польщен и тронут.
У тебя, конечно, не евроремонт,
Да живем-то, чай, не в Европе.
Ты, конечно, уже не Мерлин Монро,
Но глядишься, в общем-то, не старó.
(Тут он тянется хлопнуть ее по жопе).

У тебя уютно — тут не поспоришь.
Но, опять же, Пьеро — мой давнишний кореш,
Не хотелось бы с ним краями.
У тебя васильки, у меня крапива,

Так что дай-ка лучше сольдо на пиво,
И останемся мы друзьями.

Деревянному телу не страшен голод,
Да и вряд ли мой деревянный болт...
В общем, гусь свинье не товарищ.
А на улице нынче тепло, как летом.
Что ж ты плачешь, дура? неси котлету.
Ты отлично котлеты жаришь.

Три несчастных копейки в холодную землю зарою
И из лейки полью, и глаза на минуту закрою
И представлю себе, что растет ботанический сад
И в саду том на дереве каждом, на каждом цветочке
Золотые монеты висят, словно яркие точки
И, качаясь, тихонько звенят.

Ох, не каждый способен взрастить золотую монету!
Надо много страдать, не мешало бы сесть на диету,
Медитировать надо и в позах сидеть по утрам.
И тогда виноградной лозой заклубится пространство,
И придет к тебе детство твое, и достанет из ранца
Золотого руна килограмм.

Золотое руно, золотой мой обещанный ключик
Золотая забота, как выпустить время из ручек
Перестать о нем думать, отправить в свободный полет
Черепаха молчит, в золотом затаившись болоте
У нее на горбу вся планета на автопилоте
И на ней ботанический сад повсеместно растет.

У Пьеро с Буратиной прекрасные отношения:
Друг для друга готовы терпеть лишения,
Вместе плакать и вместе пить.
А еще вот если бы не Мальвина,
Жить бы стало бы легче наполовину
Просто стало бы легче жить.

А Мальвина крутит хвостом, чертовка:
Послала бы обоих, да ей неловко —
Все же целая жизнь прошла,
Хоть не нажили ни ключа дверного,
Ни двора завалящего проходного,
Ни осинового кола.

Буратино ей нравится как мужчина,
А Пьеро — не очень, и в чем причина,
Не понять даже ей самой.
Был еще Арлекин, шутовская морда,
Долго злился, скулил — и свалил из города,
А Мальвину не взял с собой.

Да и ладно, не очень-то и хотелось.
Прижилась ведь как-то же, притерпелась,
Ну, уехал, и черт с тобой.
Как ни выйдешь с пуделем Артемоном
Посидеть на лавочке под  балконом —
Поздоровается любой.

Только эти черти уже задрали.
Как-то раз с Колпаком от Пьеро удрали,
Чисто в шутку, выпив бидон вина —
Так Пьеро затеял целую свару
И кричал полицейскому комиссару,
Что сбежала его жена.

А тому нипочем, деревянной сволочи,
Разве лишь иногда ухмыльнется молча,
Волю дав осиновой пятерне —
И обратно носом уткнется в кружку.
Я себе нашел, говорит, подружку,
И она, говорит, в вине.

А Пьеро, представьте, это не нравится.
Он-то знает, кто у нас тут красавица,
Не согласен — значит, козел.
И когда опьяненье сильнее лени,
Неизменно падает на колени
И пытается целовать подол.

Так и водят они хоровод привычный —
Деревянная кукла и две тряпичных,
Позабыли страшного с бородой.
Мы о них зачем-то все больше знаем,
И несется кругами с веселым лаем
Черный пудель, почти седой.

Папа Карло когда-то любил актрису.
Сохранилась фотка. Похожа на крысу.
Буратино слышит об этом с рождения,
Принимает как предупреждение.

Папа Карло стар, заскорузл, спокоен,
А послушать по голосу — чистый Коэн.
Он сидит на завалинке, курит трубку,
Иногда вспоминает свою голубку.

Буратино пьет домашнюю граппу,
Луковицей закусывает, ставит Заппу,
Чиполлине названивает по мобиле.
— О, Колпак! а я думал, тебя убили.

— Да какое убили — просто ездил в Пизу.
Собирался в Америку, не дали визу.
Не, Мальвину не видел. Говорят, залетела.
Ничего удивительного — давно хотела.

Наконец-то сумерки. Сверчки крепчают.
Буратино с папой решили выпить чаю.
Прометается Чиполлино с авоськой лука.
Летний вечер. Благословенная скука.

Я опять и опять возвращаюсь
В этот город с башней наклонной
В этот мир, набитый вещами,
Керосиновый, поролоновый

На горе, где ручьи журчали,
Мало места для всех желающих
Значит, снова не спать ночами
От машин, друг на друга лающих

И крутить кукольные шашни
У подножия этой башни
Вечно падающей, но стабильной
Словно утренний звук будильника.

Говорит Буратино в лесу деревьям:
Не гоните меня, я гонец из Пизы
Я же свой, я только кажусь евреем,
Я совсем деревянный сверху и снизу.
Запустите в меня свой бессонный шепот
Пропустите в свой бессловесный опыт

Я совсем безвредный, даже полезный,
А мой нос похож не на дятла стук ли?
Пропустите меня, ведь я не железный!
И деревья молча сказали кукле:

(кивают)

Скажу как Буратино Буратине:
Я вязну во всемирной паутине.
Сообщество всемирных пауков
Страшнее, чем нашествие сверчков.
Я враждовал когда-то со сверчками,
Кидался в них поленьями, сучками,
Но по сравненью с этой кодлой рвотною
Сверчок вообще полезное животное.
Вот раньше я вставал и шел в трактир,
Чтоб обсудить всемирные вопросы,
А нынче сузились мои запросы,
И все штаны просижены до дыр.
Я не курю, и я почти не пью,
Но почему-то недовольны бабы
И хором утверждают, что пора бы
Заняться спортом, завести семью.
Но я им докажу, что я не слабый,
И я в окошко выброшу компью...

Город Винница, слепленный из кирпича
Был разрушен, конечно, потом сгоряча
И опять и опять и опять и опять
Не успеешь слепить — снова .б твою мать
Каждый раз, примеряя кирпич на кирпич
Помни: слева південь, значит, справа північ
Значит, спереди захід, а схід позади
Знай лепи, ковыряйся, пощады не жди
Был ты лекарь и пекарь, сапожник, скорняк
Станешь в силосной яме последний сорняк
И сквозь кровь наизнанку, сквозь гной-перегной
Сквозь свой битый кирпич в белый свет головой
Станешь яблоня, груша, береза, каштан —
Жизнь фонтан.
Или НЕ фонтан.

О пронзительный город! Уехали все:
Обрезаться, скучать по свиной колбасе
И скептически слушать гортанную речь,
Пожимая плечами: куды еще бечь?
И, возможно, раз в год или два раза в год
Возвращаться туда, где никто не живет —
За кирпичною кладкой, кривою, как бровь
За травой запыленною, сладкой, как кровь
И дивиться, как рвет с непривычки баштан —
Жизнь фонтан.
Или НЕ фонтан.

Буратино — это вирус
Доставай скорей папирус
Все записывай подряд
Карты правду говорят

Карта войн и карта мира
Карта вин и карта сыра
Телефона и метро
Буратино и Пьеро.

Буратино ищет папу
Мамонтенок ищет маму
Чебурашку Покемон
И Каштанку — Артемон.

Как затычку ищет бочка
Злую рифму ищет строчка
Ищет точку мой стишок
Не найдет ее никак.

Он, в отличие от песни,
Не найдет ее, хоть тресни.
Раз два три четыре пять
Я иду ее искать.

Отзовитесь, марсиане
В ядовитом океане
Потерпел, как видно, трабль
Ваш космический корабль.

Приходи ко мне гаситься
И ворона, и лисица
И жучок, и паучок
Умка и броневичок.

Вот и осень. Вянут листья.
Ну-ка к небу глаз приблизьте —
Поглядите, как богат
В небе призрачном закат.

Поглядите, как за рамки
Лезут туч лиловых замки
И застыл, как бастион,
Моря водный стадион.

Поглядите, как хвостата
Беззаконная цитата,
Как несется рой словес
С диким свистом через лес.

Буратино бродит в чаще
Он у нас совсем пропащий
Пропадет, как кур во щи
А потом ищи-свищи.

Буратино ищет папу
Как Боб Дилан ищет шляпу
Как заначку — мусора
И как вену — медсестра.

Он внутри уже клянется:
Все по-новому начнется,
Я куплю себе букварь,
Заживем с тобой, как встарь.

Поступлю в аспирантуру,
Стану делать физкультуру,
Папа, папа, выходи,
Столько счастья впереди!

Вдруг выходит из-за елки
Папа К. в своей ермолке.
Оказалось, просто он
Про.бал свой телефон.

Ах ты старая мудила,
Новая была ж мобила...
Дождик мелкий, как петит.
С неба занавес летит.

1

Арлекин, шутовская морда
По Нью-Йорку шагает гордо
На работу каждое утро
Он теперь помощник компьютера
Тосковал он в своей Тоскане
И, как все, сидел на стакане
А теперь потребляет Прозак
Укрепляет кукольный мозг
Он настроен так позитивно
Что порой самому противно
Позади все послано нафиг
Впереди абсолютный nothing
Правда, тут, на изнанке мира,
Нет такого вина и сыра,
Но зато нет и лишних мыслей
А ведь это насколько проще.

2

Позвони мне, Мальвина, по скайпу
Постучи мне, родная, по скальпу
Покажи ребенка носатого
От того Колпака полосатого
Расскажи, как он там нажрался
Как с Пьеро по ошибке подрался
Как потом угодил в ментуру —
В общем, всю эту
Литературу

Преодолевая природный стыд,
Поэт на сцене прилюдно ссыт.

Пешка не ходит назад, а королева ходит
Пешка отводит глаза, а королева смотрит
Пешка не хочет под дождь, а королева хочет
Пешка залазит под зонт, а королева мокнет.

Пешка спасать бросается мокрую королеву
А королева ярится — нечего тут бросаться.
Она проливает на пешку стакан холодного гнева
Она вообще презирает само понятье — спасаться.

Пешка не знает счастья, пешка не знает горя
А королева знает, да разве от этого легче?
Но королева не знает, что пешка хочет на море
И королева не знает, что пешка бывает певчей.

Как-то решили проверить, сидя весной на дереве:
Вдруг я летать умею? А вдруг Я летать умею?
Прыгнула смело пешка — в траву завалилась первой.
Прыгнула королева — и грохнулась рядом с нею.

Гнутся над ними ромашки и мотыльки хлопочут,
Божьи сбежались коровки — переполох и спешка.
Дерево наклонилось, видит — лежат хохочут:
Пешка и королева, королева и пешка.

Когда ты был неопытным и честным,
Смерть представлялась чем-то интересным,
Не говоря уже о жизни даже —
Тогда и мысли не было о лаже.

В твоих глазах сверкали бриллианты,
В тебе цвели различные таланты,
И лица пола противоположного
Преисполнялись пыла невозможного.

Теперь, конечно, стало все другое.
Живешь как будто левою ногою.
А где же правая нога? А ею
Стоишь в том мире, где еще скучнее.

Ленись, ленись, моя душа
Когда тебе еще придется
Пусть время мягкое крадется
Сухими листьями шурша

Не стоит медного гроша
То, что на место не кладется
А что должно найтись — найдется
Мне говорили кореша

И, воздух серенький круша,
Взовьется кит со дна колодца
А каракатица из болотца
Даже на безрыбье не хороша.

У меня ничего не осталось
Кроме стихов и песен
У меня ничего не осталось
Кроме голоса и гитары
И физическая усталость
И привычка жить интересней
А куда еще интересней
Если скоро уже приедем
Скоро кончится соль и перец
Скоро кончится свет и водка
И расслабленная походка
Перейдет в свободный полет
От меня ничего не останется
Кроме голоса и гитары
Мячик вылетит из игры
И ускачет в тартарары.

Мы поедем по рельсам, пока
Не настало бездушное лето
Чтобы выучить наверняка
Как устроена наша планета

Будем знать, что планета кругла
А на солнце имеются пятна
Есть, конечно, другие дела
Но о них вспоминать неприятно

По дороге несется вагон
Не стесняется прыгать на стыках
Люди спят вперемежку бегом
Чемоданы везде понатыкав

Я сижу и пишу свой дневник
Смазав пальцы железной отмазкой
Чтобы мир не пропал, а возник
Чтобы сделать событие сказкой

Чтобы то, что, казалось, прошло,
Возвратилось и встало на место
Чтобы стало тепло и светло,
И опять, и опять — интересно.

Забывай, забывай, забывай
Непроглядную полночь глухую
Вспоминай, вспоминай, вспоминай
Свою жизнь, и жизнь неплохую

Если вспомнить ее до конца
То она повторится сначала
Только скинь эту тряпку с лица
Чтоб луна твою люльку качала

Стрекоза ты моя, стрекоза
Золотая небесная птица
К нам неспешно несется гроза,
Громыхает ее колесница.

Болит и кружится планета
Как с перепою голова
Кто хоть однажды видел это
Тот не забудет никогда

Стреляй, но только боевыми,
Не то испортишь всю игру
И времени пустое вымя
Как наволочка на ветру

Как будто грома грохотанье
На небе длится вечный бой
И танков позднее катанье
По оглушенной мостовой

И вечный зов и рев и скрежет
И злого зноя страшный зонт
И злая песня ухо режет
И зренье режет горизонт

И в зыбком мареве качаясь
Барак братается с Лукой
И им навстречу Уго Чавес
Идет с протянутой рукой

Увидел их — и все былое
Второю жизнью зажило
О дайте мне глоток алоэ
Чтобы от сердца отлегло

Пустите, сволочи, паскуды,
Не надо даже по рублю
Иль дайте мне глоток цикуты
(А может, поцелуй Иуды?) —
И я по-тихому свалю.

Слева зеленые горы, а справа Черное море,
Кончился Крым, и, похоже, уже наступает Кавказ
С грохотом тяжеловозы тягают тяжелое горе
В сломанный рай, где от века живут армянин и абхаз.

Вспомнить бы о человеке, да как-то, наверное, поздно
Из побледневшего моря всплывает трехцветный тритон
Реки отравлены ртутью, урановым выхлопом — воздух
И помидор переспелый закатан в имперский бетон.

Кости, когти и зубы, и пусть не кончается кальций
Строем ползут крокодилы, пуская скупую слезу
В огненном круговороте тяжелые грязные пальцы
Пальцы риму и миру тяжелую кажут козу.

Я люблю тебя, жизнь
Что само по себе и не надо
Я люблю тебя, жизнь
Хоть порой мне с тобой трудновато
Мне приятно смотреть
Как шагает не в ногу пехота
Не люблю тебя, смерть
И встречаться с тобой неохота

Мне немало дано
Но и спросится тоже немало
Хоть звучат все равно
Злые крики: «закрой поддувало»
Карабас-Барабас
Мне твоя борода не указка
У меня есть приказ
И железная в банке отмазка

Я люблю тебя, жизнь
Что само по себе глуповато
Я люблю тебя, жизнь
Пусть грохочет твоя канонада
И пешком, и ползком
И верхом на подушке воздушной
Я качусь колобком
А иначе мне было бы скучно

Вот плывут корабли
Разноцветным салютом грохочут
Поезда приползли
Лижут руки и что-то бормочут
Самолеты летят
Машут крыльями людям и Богу
И семейство утят
Переходит с улыбкой дорогу

Оттолкнувшись от дна
Снова сердце дельфином всплывает
Жизнь, пускай ты одна
Но зато ты такая живая
Так крутись и вертись
Без намека на жалость и милость
Я люблю тебя, жизнь
И надеюсь, ты мне не приснилась

Я люблю тебя, жизнь
Что само по себе и не надо
Я люблю тебя, жизнь
Пусть грохочет твоя канонада
Так звени и светись
Через край норови проливаться
Я люблю тебя, жизнь
Как могла ты во мне сомневаться

Заказала я лазанью в ресторане за обедом
Пусть лазанья, только лишь бы успокоить аппетит
И тогда глаза сознанья засветились дальним светом
Так что даже многим ближним этот свет уже претит.
Что-то стало тут лажово, разглядеть бы все подробно,
Лес сужается родимый, а в конце его — нора.
Вверх по лесенке лозовой лазить очень неудобно,
Но зато необходимо, и поэтому — пора.
Пусть подчеркнуто бежала золотого целибата —
Непременно надо маме тронуть корень лиры — эй!
В этом чертовом романе что ни строчка, то цитата,
Застит небо над домами чернокрылый Ариэль.
Сладковатая погода проникает сквозь палатку
Проникает сквозь подкорку неба длинное кино
Полулежа полубоги подлечили неполадку
Чтоб катилось без запинки все, что дальше суждено.
Здравствуй, скверный Северянин! только вас мне не хватало,
Чтобы все застрекотало, чтоб замкнулись полюса,
Чтобы трубы заиграли, чтобы речка заблистала,
Чтобы радугою встала серой жизни колбаса.
Только надо очень вспомнить те поля, где прежде пасся,
Что там было, как ты спасся в этот лучший из миров
Чтоб садиться без сомненья в вертолет любого класса
И в пучине разноцветной кувыркаться будь здоров.
Все волшебные картинки, все целебные пластинки,
Все бессонные таблетки, все воздушные шары, —
Закажи себе напиток и увидишь мир без ниток
Мир без латок, мир без скрепок, мир без лишней кожуры.

Знаменательная дата
Покривилась на заборе
Значит, будет все п.здато
Синий ветер, суша, море

Полусладкого стаканчик
Получешского бутылка
Придорожный ресторанчик
Суп котлета ложка вилка

Дробной каши рассыпуха
Серый снег на тротуаре
Децибелы в оба уха
Кто в пролете — мы в наваре

Кто в прогаре — мы в полете
Кто в кювете — нам не пара
Нас на карте не найдете
В клубах дыма, в клочьях пара

Календарь густой, как кофе
Плоских дисков килограммы
Вы не правы, мы не профи
Это просто часть программы

Будет много много много
Звона света лязга стука
Будет много-много Бога
Много соли, много лука

Много солнца, много перца
Много мяса, много меда
Только б выдержало сердце
И не кончилась погода

Только б снилась эта птица
Эта книга, этот ветер
Только б дальше дальше сниться
Тем, кто с неба нас приметил

И следит с улыбкой яркой
Как несемся со двора мы
Птица вещая, не каркай
Это только часть программы

Не надо вашего хай-тека,
Пусть будет так, как было встарь:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Аптека, улица, фонарь.

вы — нули
из вас все вынули

Повремени с последней точкой
Оставь концовку на потом
Кому быть маменькиной дочкой
Кому быть уличным котом

Один сухарь грызет прилежно
Другой пришелся ко двору
И позабыв о жизни прежней
Поет на княжеском пиру

Для прирожденного кретина
Завидней доли в мире нет
Такая скучная картина —
С ума сходящий интернет!

Я не артистка, не певица
Имею дело с языком
Мне как-то незачем давиться
Чужим пожеванным куском

Ночь, улица, фонарь, аптека
Больница, школа и тюрьма
Потом война и дискотека
И много крови и дерьма

Давайте будем веселиться
Довольные своим концом:
Кто сдохнет уличной певицей,
Кто сдохнет княжеским певцом.

Поезд едет, поезд мчится,
Быстро крыльями шурша.
Он везет из-за границы
Двадцать граммов гашиша.
Он везет ведро кукнара
И тарелку кислоты.
По вагонам ходят парой
Непроспатые менты.
— Покажите ваши вещи!
Денег много? — Денег нет.
Вот кого-то взяли в клещи:
— Где ваш паспорт и билет?
А у парня ни билета,
Ни постельного белья.
Прокатался он все лето,
А зовут его Илья.
— Что ж ты делаешь, зараза,
Вороная борода!
Ты уже четыре раза
Проезжал туда-сюда!
Парень видит: не игрушки,
В пятки прячется душа.
Достает из-под подушки
Двадцать граммов гашиша.
Вся таможня очень рада,
Паровоз трубит трубой.
Если надо — значит, надо,
Познакомимся с тобой!
Вот ссадили бедолагу,
Повели через мосток...
Покатилась колымага
Дальше, дальше на восток.

Мы и представить себе не могли бы
Как на рассвете земля хороша
Если бы смыслов унылые глыбы
Левой рукой не смахнула душа

Если бы ей не смешно показалось
Вместе за солнечным бегать лучом
Если она бы за нас не вписалась
Хоть очевидно была ни при чем

Мы рождены, чтоб гулять и купаться
Сколько угодно, не зная препон
Ну а в червивой земле колупаться
Нам не пристало, и это закон

Так бы и прыгать на этой мази нам
Из-за угла, по кустам, кувырком
Радужным глазом сквозя стрекозиным
Из-под бейсболки назад козырьком.

Вечные сны по карманам лелея
Сорной травою во сне шевеля
Филателия моя, Лорелея,
Бабочка, марка, перо ковыля

По муравьиным пескам ковыляя
В сладком дыханье сосновых стволов
Малая капля моя, Умаляя,
Вкус позабытый проверочных слов

Скинет косуля вчерашние рожки
Море пришлет к изголовью прибой
Мимо проскачет по хвойной дорожке
Мячик резиновый, шар голубой

День бесконечный прекрасно потратив,
Переложи из кармана в карман
Вечного сна разноцветный квадратик,
Трепет, биение, звон и туман.

Расположившись под сенью каштана
Слова услышав привычный призыв
Левой ногой своего Мандельштама
Перевожу на обычный язык.

С недавних пор я слышу в правом ухе
Какой-то дальний свист,
Как будто бы там поселились мухи
И яйца глист.

Как будто неустанно и бессонно
В мой круглый твердый черепок
С какого-то большого телефона
Идет гудок.

Как будто там приделана антенна
И шлет сигнал,
Чтоб звездолет стального супермена
Не заплутал.

И я вместилище божественного писка
Иных планет,
Как будто в ухо вложена записка
И все, привет.

Схожу к врачу, проверюсь, выну пробки,
Пропью трентал.
Тогда заткнется в черепной коробке
Космический сигнал.

Собьется с курса межпланетный витязь,
П.здец стальному кораблю.
А мне-то что — устала. Отъ.битесь.
Я сплю.

(Вариант концовки:

Схожу к врачу, проверюсь, выну пробки,
Пропью трентал.
Но не заткнется в черепной коробке
Космический сигнал.)

Улитка ползет по плато
И скорость ее маловата
Улитка не виновата
Что вектор уткнулся в вату
Ее никто не заметит
В потоке других улиток
Верховное солнце светит
Как сна золотого слиток
Но песня еще не спета
Наступит сухое лето
Улитка всползет на стебель
И там превратится в мебель

Я не хочу быть экспонатом
В музее имени себя
Где светлый лик мой распанахан
Вставною челюстью скрипя

По перекресткам сонных улиц
Где тополь коцаный растет
Пройду зевая и сутулясь
Как дождик серенький идет

Пройду почти что не хромая
Навеселе и налегке
С пустой авоською в кармане
С пятеркой в теплом кулаке

Пройду за хлебом, за салатом
За светлым пивом «ходовар»
Я не хочу быть экспонатом
Уж лучше ходовой товар

Пройду по лужам как по нотам
По вечерам и по утрам
По огородам, по дворам
По всем длиннотам и цейтнотам
По всем опасным поворотам
По головам, по головам.

И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть
Мне неприятна эта кода
Я не хочу ее играть
Уж лучше буду обормотом
Космополитом, контрамотом,
Контрабандистом, вашу мать

И пусть патологоанатом
Ползет за нами с автоматом,
Стремясь увидеть на столе —
Я буду выражаться матом,
Курить в предбаннике с медбратом,
И я не стану экспонатом
И препаратом на стекле.

Не закрывайте вашу дверь,
Пусть будет дверь открыта...
Б.Окуджава

Не открывайте вашу дверь
Пусть будет дверь закрыта
Там мало ли какая тварь
Несет свое корыто

Там мало ли какой мудак
Желает вашей дружбы
У вас друзей полно и так
И новых вам не нужно

А то бывало отворишь
А там Ушат Помоев
Или печальный нувориш
С букетиком отстоев

Или подвыпивший сосед
С бутылочкой спиртного
Иль сетевой головоед
Иль дохлая корова

И я, бывало, в старину
У стен стояла чьих-то
Крича: иначе я усну
В подъезде, возле лифта!

Иначе мне несдобровать, —
Звенела, как будильник, —
Пустите в теплую кровать,
В сортир и в холодильник!

Хотелось спать, хотелось есть —
А что мне было делать?
Снаружи — минус двадцать шесть,
Внутри — плюс тридцать девять.

А нынче — вот моя еда
И стол, и чай, и сахар.
Я не пущу вас никогда.
Ступайте, братцы...

Камень, ножницы, бумага
Звон разбитого стекла
Из витрин универмага
Злая лава потекла

Книги, кофе, помидоры...
Безразлична и слепа,
Лезет в каменные норы
Многоликая толпа.

Каждый ломится куда-то,
Тащит лакомый кусок.
Оловянные солдаты
Топчут шлаковый песок.

Полупьяная орава
Недоразвитых детей
С громким криком: слава, слава! —
Бьет витрины без затей.

Нет ни толку им, ни смысла,
Нет ни слова, ни числа —
Только тошно, только кисло,
И висит, как коромысло,
Тень вселенского осла.

Яше Штайману

Отравлен хлеб, да и вода не лучше.
Сидит Иосиф на навозной куче
И вспоминает школу и тюрьму.
Египет раем кажется ему.

Смешно смотреть, как эти египтяне,
Обязанные присягать батяне,
Скрипят и воют кто во что горазд,
Презрев бессонный гнев ахурамазд.

Все перепуталось, и так ему и надо:
Весна и осень, Лета, Эльдорадо
И все, что ты себе вообразил:
Искания, изгнание из рая,
Испания, Германия, Израиль,
Бразилия, «мозилла», Иггдразиль.

Нельзя дышать, и за окном зиянье.
Иосиф, угнездясь на Фудзияме,
Прихлебывает чай из пиалы.
Таможенники дремлют на кордоне,
И хлопок, как хлопок одной ладони,
Высок и чист, и внуки веселы.

Хвала тебе, бестрепетный Иосиф!
Сидишь себе, спокойно кости бросив,
Листаешь вяло книгу перемен.
Твоя судьба в руках большого Бога,
Ну а душа — такая недотрога,
Что вечно не поднимется с колен:
Ей просто лень, но ей не страшен плен
И тлен.

Надо отсюда съ.баться, а впрочем зачем
Солнечный вечер в мозг проникает устало
Смерть соловейчиком села на левом плече
Щелкает клювом и свищет и век бы свистала

Надо отсюда съ.баться, да только куда
Вдоль побережья земля превращается в небо
Между блестит золотою полоской вода
И отвернуться было бы как-то нелепо

Сок из надкушенной груши как липовый мед
Солнца закатного почерк избыточно сладок
Всё на пределе, но никогда не придет
Тот, кто навек избавляет от этих загадок

Мир многоцветный на все голоса голосит
Ластится розовым садом, кремовым тортом
Неразрешимо, неумолимо висит
Субдоминантсептаккордом

1

Ты царствуешь непреложно
Все время опередив
Понять не всегда возможно
Как горек аперитив

Как взгляд автомата горек
И тушки твоих врагов
Как конченый алкоголик
Лежат посреди снегов

Забыты в углах дивана
Посконные караси
Слепое пятно экрана
Маячит на небеси

Кустом притворится вечер
Снежком пролетит смешок
Все кнопки очеловечив
Все силы вложив в прыжок

Сияющих скал каскады
Безликих домов торцы
Безропотно снится стаду
Несущийся мотоцикл

Весной поднимая голос
Зимой теребя ведро
Вселенная раскололась
На клекот и корел-дро

Высушивать злые яды
Лахудростью морося
Выслушивать рыбьи взгляды
Премудрого карася

Своим же гостям переча
Своим же костям в обрез
Бежит Иоанн Предтеча
С забралом наперевес

Бежит по камням нагретым
Посеяв притом суму
И блюдо с его портретом
Не служит щитом ему

Поэтому больно робок
И говор его, и взор
И гром новогодних пробок,
И выстрел ему в упор.

2

Все твои нападки — цирк на палке
Все в упадке — и добро, и зло
Крайне в падлу выжигать напалмом
То о чем и знать-то западло

Кончились слова. Мели, Емеля!
Видишь в обе стороны затор?
Этот белый свет в конце туннеля —
Оказалось, просто монитор.

Ты сидишь в песочнице засратой
Намертво вцепившись в рычаги
И гребешь, гребешь говно лопатой
И во прах повержены враги.

Гром гремит, война, деревья гнутся,
Пузырится лава, тяжела —
Только бы не вспомнить, не очнуться,
Только бы вовеки не проснуться,
Только бы не встать из-за стола.

3

Гул затих. Ты вышел на подмостки.
Сплюнул, присосался к косяку.
Бледен, худ, небрит, одет в обноски,
По всему похоже, что ку-ку.

Буратино, ты ли? Вот так встреча!
— Здравствуй, папа, то есть мама... Я.
Говорят, я Иоанн Предтеча,
А по мне так вовсе ни х.я.

— Да какой ты Иоанн? Полено!
— Вот и я о том же говорю.
Как меня достала эта Лена —
То ли Таня... та, что к алтарю...

— Слушай, хоть с тобой сегодня можно
Поп.здеть о чем-нибудь другом?
— Можно, можно, только осторожно...
(Оглянулся). П.доры кругом...

— Ты дурак? не п.доры, а геи!
Вот ведь неотесанный какой!
— Вы, мамаша, сели бы ровнее.
Я давно на все махнул рукой.

Давеча, гуляя с Артемоном
(У Мальвины сын не ходит в сад),
Я случайно встретился с ОМОНом —
Мне теперь, маманя, черт не брат.

И вообще, поеду я в Италию —
Говорят, возьмут на ПМЖ.
Вы бы, мама, тоже умотали,
Мало ли что будет в этой ж...

Зал взгудел, как бы гнездо осиное:
Крики, свист, угрозы, шум и гам.
— Кто здесь, мама? — Да вали, дубина,
А не то получишь по мозгам!

Впрочем, что я — это же полено,
Дерево, откуда там мозги...
След простыл. И я ушла со сцены,
Подобрав колпак и башмаки.

4

До свиданья, друг мой, до свиданья.
Мы с тобой увидимся потом.
Не гневи, братишка, мирозданье,
Чтоб себя не чувствовать скотом.

На Гавайях или на галерах,
На земле, на небе, в пустоте —
Мы с тобой увидимся, Валера,
Хоть, возможно, будем и не те.

— Где же я Валера? — Ну, для рифмы...
Не Валера — тоже не беда.
Сколько раз играли этот риф мы,
А в итоге снова ерунда.
(Снова не годится никуда).

Все, что хотя бы отдаленно напоминает
Битый кирпич, песок, цемент или хотя бы воду,
Я замечаю, с грязной земли поднимаю
И волоку в свою недостроенную халабуду.

Кажется мне, что, сооружая стену
Из всего, что брошено и никому не надо,
Я от балды, от души, от руки сопротивляюсь тлену,
Буковку «л» приделываю к бестолковости ада.

Где-то вдали над городом, неприлично огромным,
Рваный закат попахивает космической катастрофой.
Пусть, кто хочет, будет бедным, больным и бездомным.
Я выбираю 16-й и выхожу у ДОФа.

Оторвался от ветки родимой листок —
Перелетною птицей на юго-восток.
По дороге пожух, пожелтел, изнемог,
Наконец прилетел — на границе замок.
А точнее, граница сама на замке,
И обратно листок полетел налегке.
Прилетает на ветку, а ветка в отказ:
Там для нового листика почка как раз.
Так листок и остался лежать на земле
В назидание следующим поколе...

На потолок паучиха мечет пригоршнями паучат.
Стайка девчат хохочет — от пива с редбуллом пучит.
Дети, топчась по книжкам, лезут толпою в чат.
Кто виноват, что теперь никого ничему не учат.

Ну а когда учили? Тоже ведь никогда.
Можно подумать, нас чему-нибудь научили.
Или наших родителей — тут вообще беда:
Разве беречь ботинки, чтобы не намочили.

Да и кого мы могли бы чему-нибудь научить?
Дети индиго нам сами все про себя расскажут.
Опыт нельзя передать, опыт должен быть нажит.
Только какой мой опыт — что ли стишки строчить.

Есть у меня в голове таймер, рулетка, компас,
Тюнер, словарь, календарь, фонарик, память на лица.
Это мой личный состав, мой золотой запас.
Я не могу, не хочу и не буду ни с кем делиться.

Я маленькая балерина
На мне изящная корона
Я не хочу рибаверина
Я не хочу интерферона

Ни гепатита, ни цирроза
Ни, извините, интернета
Сижу изящная, как роза
Хочу усатого корнета

Я у разбитого корыта
Прошу волшебного спасенья
Пускай все будет шито-крыто
Пускай продлится воскресенье

Я маленькая балерина
Со слабым запахом левкоя
Я не хочу рибаверина
Хочу свободы и покоя

Хочу пуховую перину
Хочу морковную котлету
Я маленькая балерина —
Сегодня есть, а завтра нету.

Под окном мурлычут птицы
Целый день они урчат
И мечтают исхитриться
Вывести своих птичат

Будут засраны помойки
И обычный тротуар
Я лежу пока что в койке
Под названьем будуар

Уж я вылезу оттуда
Уж я птичек разгоню
Невзирая на простуду
И на прочую х.йню

Все вопросы и ответы
Папиросы, сигареты
Водку пиво и вино
Мы проехали давно

Нам осталось очень мало:
Жить, пока не поломало
На земле весь род людской
И прихлопнуло доской.

Как-то быстро стали помирать
Не успели даже поседеть
Кой-кого успели покарать
И они успели посидеть

Кое-кто уехал за рубеж
В интернете их найти могу
В основном же перешли рубеж
И оттуда больше ни гу-гу

П.здец в России больше, чем п.здец,
Владения его необозримы.
То синий, как билет в один конец,
То тускло-красный, точно пачка «Примы»,
То белый, словно лента-точка-ру,
То черно-желтый, как глоток билайна,
То хрупок он, как свечка на ветру,
То тверд, как государственная тайна.

Черви черти церкви червы
Запах смерти злые нервы
В сером небе страшный страж
Вертит черный карандаш

Пишет каменные вести
Пишет букву, пишет двести
Вот допишет до конца
И сотрет нас всех с лица

В собственноручно вырытом окопе
в глухом тылу на том конце земли
куда не дотянуться ни Европе
ни даже динамит не завезли
в единолично вырытой могиле
без всяких видов даже на провал
сижу сгруппировавшись как учили
чтобы никто мне хвост не оторвал
сижу молчу пока не замочили
в таких краях где х.й не ночевал.

И пока мне рот не забили глиной,
И пока мой нос еще очень длинный,
И пока мой хвост еще цел, ребята,
Я хочу сказать вам: я очень рада.
Ведь помимо школы, тюрьмы, больницы
Есть еще деревья, цветы и птицы,
И пока мне рот не забили глиной,
Я его наполню лесной малиной.

Все же сочинять самостоятельно
Много легче, чем переводить
Сколько можно быть другим писателем
В чье-то положение входить

Строчки гнать, подсчитывать пиррихии
(Это слово здесь для красоты)
И в свои коробочки запихивать
Чьих-то смыслов толстые пласты

И летать к чужой едрене матери
На большой чужой аэродром —
Это было очень увлекательно
Но теперь я постою пешком.

За чужой евроремонт ответила,
Ключ сдала, помылась и пошла.
У меня самой давно не метено
И цветочки поливать пора.

Стараюсь удержаться на плаву
Не пью вино и не курю траву
Не промываю трубы коньяком
Держу язык и зубы под замком
И если вдруг наступит мой черед
Я сделаю обычный шаг вперед
И мне шагнет навстречу существо
А там посмотрим сука кто кого

Меня насторожил вчерашний день
Сойти с ума казалось очень сложно
Теперь я понимаю: все возможно
Промчалась птица, но осталась тень

Она лежит, как сбитый самолет
Сломались крылья, неподъемен остов
Сойти с ума казалось так непросто
Теперь я вижу: он того и ждет

Он так устал, что я на нем стою
Сижу, лежу, годами не слезая
Теперь вот ржет над тем, как отползаю
Прикрыв руками голову свою.

Как тошно быть примером позитива
Когда весь мир тошнит от вся и всех
Быть знаменитым просто некрасиво
Но быть счастливым — это тяжкий грех

Ярится ум, гарцует, бьет копытом
Забыв про опыт, мысли и слова
И вскачь, как мячик, по словам забытым
Несется прочь пустая голова.

Тому, кто столько знает про победу
Непросто поражение признать
Я, безусловно, к вам еще приеду
Я буду петь, шутить и что-то гнать

Но тень лежит упавшим самолетом
От птицы той, что улетела прочь
Печать на лбу и тряпкой рот замотан
И пустотой предвечной пахнет ночь.

Никто тебя как бегемота
Тащить не станет из болота
Ты только сам или сама
Сумеешь не сойти с ума

Теперь-то ты как флагман флота
Терпеть не будешь подмолота
Пойдешь один одна одно
На переломанное дно

Прожженный скептик и агностик
Взойдешь на капитанский мостик
И у златого козырька
Не дрогнет строгая рука

Я приехала в Тересполь
Светит солнышко с утра
Тут на кладбище еврейском
Не осталось ни черта

Там, где поезд быстро мчится
То на запад, то назад
Чьи-то братцы и сестрицы
Беспризорные лежат

Как закопанный картофель
В позаброшенных буртах
Чей-то бывший острый профиль
Комья глины в чьих-то ртах

Тут ступал такой пятою
Ураганный перебор
Что сияние пустое
Полнит воздух до сих пор

Вот напротив дружной грядкой
Встали серые кресты
А за нашею оградкой
Только ветер пустоты

Да семейка мухоморов
Под березой проросла:
Тетя Дора, дядя Борух
И детишки мал-мала.

Много в мире есть говна
Мы его не хочем
На миру-то смерть красна
А вообще не очень

Жуткая вещь свобода
Пожизненная подсада
Мне 52 года
Мне ничего не надо

Только одно лекарство
Лечит от этой боли
Мне ни к чему полцарства
Нужен покой и воля

Спрыгнуть свалить съебаться
Выскочить на ходу
Больше ничем не сняться
Знаю но не иду

Пастернак, Пастернак, Пастернак!
Что ты сделал с весенней грозою?
Где ты взял этот памятный знак
С нарисованной стрекозою?

Только задранная голова
И лосиный нацеленный профиль —
Желваками бугрятся слова,
Как в кастрюле кипящий картофель,

И неназванной тьмы океан
Точку смысла нечаянно лепит,
И бесформенный серый туман
Превращается в щебет и трепет,

И летят в мясорубку твою
Зимний сумрак и буйное лето,
И у бездны шкворчат на краю,
Как сверкающие котлеты.

Столько радости в этой моще,
Столько силы в слепой этой кухне,
Что ненужный порядок вещей
Затрещит, зашатается, рухнет,

И Всевышний, явившись на пир,
Приглядится, прищурится, ахнет:
Человеком воссозданный мир
Рукотворною вечностью пахнет.

Психоделия, блудная мать
Всех усилий двадцатого века!
До чего тебя трудно поймать
Деловой головой человека.

До чего приручить нелегко
И заставить вертеть шестеренки,
Чтоб целебное пить молоко
Из-под бешеной этой буренки,

Что ругается, словно мустанг,
И лягается, точно извозчик,
Покидает глухой полустанок
И бежит в заповедные рощи,

И стоишь ты дурак дураком
На полях бесполезных тетрадок
И, стуча по бедру кулаком,
Смотришь, как она скачет кругом
И волшебным кропит молоком
Разноцветной листвы беспорядок.

Мочи без разбору всех тех, кого меньше,
Дави без оглядки все тех, кто слабей.
Детей, стариков и беременных женщин,
Калек и уродов безжалостно бей.

Усталый, довольный и гордый собою,
Взбеги по ступенькам родного крыльца
И зеркало в ванной разбей головою,
Когда на лице не увидишь лица.

Что же это был за затык
Что же это был за язык
Чем же так он незаменим
Что в огонь и в воду за ним
Почему он с этой страной
Неразрывен точно чумной

Помолчи, дурак, помолчи
В голове твоей кирпичи
На губах твоих тяжкий мат
На тебя у всех компромат
О язык ты мой ты мой враг
На тебе уже столько врак
На тебе такой страшный бред
От тебя нам всем только вред

Отвечает мой бедный язык:
Говори, говори. Я привык.

как не хотела мараться я
о придорожную пыль
здравствуй моя эмиграция
кафкою ставшая быль

как не хотела валяться я
мордою в темном углу
здравствуй моя революция
видеть тебя не могу

долго я пела и прыгала
мне не хотелось домой
здравствуй родная религия
господи боже ты мой

хочется, хочется, хочется
жизнь положить за пятак
знала что все это кончится
только не знала что так

золотом, горестным золотом
осень легла на холмы
были когда-то мы молоды
были когда-то мы — мы

были когда-то поддатыми
солнце искали в вине
ныне мы стали солдатами
в чьей-то проклятой войне

не отмахаться, не скрыться нам
впился под ребра вопрос
здравствуй моя коалиция
с гибелью полной, всерьез

сколько ни прыгай «пустите меня!»
звук не идет изо рта
здравствуй моя инвестиция
имя тебе — пустота

божья коровка в коробочке
узкая, тесная клеть
плачет душа на веревочке
рвется куда-то взлететь

мало ей места укромного
темный не мил уголок
мало ей мира огромного
бьется башкой в потолок

пахнет отсутствием духа
мира слепое мурло
сердце стучит, словно муха
бьется и бьется в стекло

снег на далеких вершинах
как на машинах зимой
где же ты делся машиах
господи боже ты мой

писем ты нам не напишешь
сказок ты нам не споешь
ищешь всю жизнь тебя, ищешь
ждешь тебя, сволочи, ждешь

Было весеннее утро,
Летний стремительный день.
Вот уже вечер и осень,
Близится зимняя ночь.

стреляют пушки гибнут люди
они бы сдохли все равно
но не в угоду той паскуде
а просто так заведено

и в праздник, вечером росистым
их бы отпели все равно
на зависть псам и террористам
спокойно, весело, умно.

мирный план:
1. прекращение огня
2. прекращение воды
3. прекращение воздуха
4. прекращение земли

Я еду в Грузию сегодня, как и все.
Быть может, за хребтом Кавказа
Сокроюсь я от вас, ООН, ОБСЕ,
Разнознаменная зараза.

На холмах Грузии лежит ночная мгла,
Дневная мгла бывает тоже.
Я как кобыла та, я просто не шмогла,
И не шмогу уже, похоже.

Пускай во тьме времен горит бездонный Дон,
Как море синее из сказки.
Во славу Аббадон накрылся лохотрон,
Весь от Находки до Небраски.

Нишкни, Сарданапал, не на того напал,
Побереги в кармане пальцы.
Ты не туда попал, а где-то есть Непал
И в нем живущие непальцы.

Гудит вечерний звон, пылит Армагеддон,
Как шапка на воре пылает.
Летучий эскадрон несется за кордон
И вобла бешеная лает.

И в час прохладной тьмы, о милые холмы,
В тяжелых, нежных ваших лапах
Я буду вспоминать, как брошенную мать,
Земного ада черный запах.

в каждой строчке только точки
вопросительный в конце
как мне жить всеобщей дочке
с удивленьем на лице

до последнего момента
не умея умирать
запыленной изолентой
закатилась под кровать

просыпаюсь утром рано
и тихонечко молчу
приходите тараканы
я вас чем-то угощу

Осенняя ночная стрекоза
Закрыла бесполезные глаза
Сидит и притворяется что спит
И солнце изнутри ее слепит

Купите папиросы господа
Наплюйте на снижение вреда
Купите кофе бублик ветчину
И до весны забудьте про весну

У стрекозы на сердце тишина
Она не спит она на грани сна
Она молчит не пляшет не поет
Сейчас уснет

Нам надо жить в условиях потопа
Опять дышать учиться под водой
Предполагалось, что настанет жопа,
Но так буквально — мнилось ерундой

Вторые сутки дождь идет в Батуми
Рекою мутной хлещет автобан
И рыбы крыс уже сменили в трюме
И акваланг примерил капитан

Смывая сушу, мчится сель победный,
И бывшей жизнью полнятся моря,
И слышит за спиной Евгений бедный,
Как топотанье конницы несметной,
Тяжелый бег безумного царя.

В вагоне ехали спортсмены
Они бухали и ругались
Они шагали нам на смену
И мы немножко испугались

И мы бы может и кричали
Что на х.й нам такая смена
Но мы тактично промолчали
И не обидели спортсмена

Они не злые парни в общем
Они не очень виноваты
И мы на них напрасно ропщем
Спортсмены все же не солдаты.

В вагоне ехали солдаты
Плохая водка их наркотик
Те кто на дембель — тем п.здато
А тем кто на призыв — напротив

Они не обижали деток
Но ничего не понимали
По одному валились с веток
И ноги-головы ломали

В ответ на это копошенье
Молчал вагон полураздетый
И каждый думал в утешенье:
Солдаты все же не студенты.

Студенты ехали на юг.
Вагону наступил каюк.

Это сделано левой ногой
Это сделано заднею левой
Если делать могла бы другой
Я была бы уже королевой

Я была бы уже лучше всех
Мне при жизни воздвигли бы памятник
Я б разделала все под орех
Если б делала это руками

Только заняты руки всегда
То борщом, то вареньем, то стиркой
То билетами на поезда
То в носке появившейся дыркой

Так что вот — извини, дорогой
Не дождешься ты лучшего качества
Это сделано левой ногой
Но на раз, без оглядки и начисто.

Когда лисички взяли спички
И море синее зажгли,
Мы бросили свои привычки
И скрылись на краю земли.

Играют волны, ветер свищет,
Русалка на ветвях сидит.
Привет, родного пепелища
Непогашаемый кредит.

Здесь музыка гремит и лает,
Здесь пахнет адом, ядом, мной.
Бумаги ценные пылают
Неопалимой купиной.

Пылайте, милые бумаги,
Паситесь, мирные стада.
Не встану я под ваши флаги
Ни под какие, никогда.

Мне ничего от вас не надо,
Останусь вечно молодым.
О запах яда, запах ада,
Воды паленой сладкий дым!

Меня окружают психи
По-моему, каждый псих
Покуда они не стихли
Я буду писать про них

Я скоро стану психом сама
Настолько они плохи
И чтобы совсем не сойти с ума
Придется писать стихи

Ну вот просвистала я жизнь скворцом
Заела ореховым пирогом
И больше нельзя никак
Мы все равноправны перед концом
Мы все бесполезны перед лицом
И каждый — слепой дурак

Стою растерянно у моста
Ключи потеряны навсегда
И скудный не мил улов
И все, что сделано — пустота
И все, что сказано — ерунда
И больше не надо слов

Эка невидаль «думать о катастрофе»
Когда мир вокруг разваливается на куски
Ты попробуй лучше вырасти свой картофель
А не то возделай смородиновые кусты

Ты попробуй уехать на дачу без интернета
Чтоб не слушать, что говорит мировой жандарм
Ты попробуй уехать и там провести все лето
Ибо сказано: Cultiver son jardin

Не посмотреть ли в лес
Но леса больше нет
Закончился процесс
Его простыл и след

Остыл прекрасный бред
Просел престольный град
Остался только вред
Никто ему не рад

Пойди сыграй концерт,
Зажми бабло в горсти.
Приличный свой процент
На яблоки спусти.

Вдали от звонкого хай-хэта
Увял мой юный организм.
Я бледная, как спирохета,
И страшная, как катаклизм.

Я как пустой мешок худая,
В карманах кончилось бабло.
Была когда-то молодая,
Но это временно прошло.

Люблю, потому что красиво
Красиво, поскольку люблю
И все, кого я попросила
Послушно несут по рублю

Вот это и значит отсутствие
Конфликта «поэт и толпа»
Я вам достиженья несу свои
А вы мне за это сполна

Несете штаны и рубашки,
Игрушки, чеснок, виноград,
Коньяк, васильки и ромашки,
И каждый доволен и рад.

Давайте бояться Эболы
Давайте бояться войны
Базара, вокзала, футбола
И собственной страшной страны

Давайте бояться цирроза
Давайте бояться собак
Везде поджидает угроза
Убийство, грабеж и бардак

Давайте все вместе бояться
Ведь страшно дрожать одному
Все вместе получим по яйцам
Утонем и сядем в тюрьму

И там втихаря, незаметно,
Ни ад не снискавши, ни рай,
Мы сгинем безвольно, безбедно,
Безбольно, бесстрашно — гуд бай.

Меня зовут Карлуша
Мой папа — Буратино.
Я никого не слушал
И вырос как дубина.

Мальвине не по силу
Воспитывать меня,
И вырос я дебилом,
Такая вот херня.

Мой папа клал с прибором
На маму и меня.
Я вырос под забором,
Судьбу свою кляня.

Я двоечник матерый,
Прогульщик и дебил.
Мой папа был актером
И очень много пил.

Я папу видел редко
Он в гости заходил
Кричал: Здорово, Светка,
Ну как наш крокодил?

А после падал на пол
Как срубленный сучок.
И мама мыла папу
И папин колпачок.

Когда я был чилдреном,
Я стал писать стихи.
Стал полноправным членом
Всемирной чепухи.

Одна была отрада —
От маминых котлет.
Мне вашего не надо,
На свете счастья нет.

Когда я стал постарше,
То вышел я на стрит.
Второй раз в виде фарша, —
Как мама говорит.

Прекрасная картина,
Обычная херня.
Мой папа — Буратино,
Не трогайте меня.

(поезд Владивосток – Хабаровск)

На болоте жить, не зная броду
Строить хижину из тростника
Переждать любую власть, как погоду
Пережить любую смерть, как пока
И понять не успевают в столицах
Сколько лыжи на восток ни востри
Почему такой покой на лицах
Почему такой покой внутри

Все рассчитано на вечные веки
Километры, города, холода
Едут едут по России цыгане
Едут едут по России евреи
Едут едут по России узбеки
Не доедут до нее никогда

В этом смысла не ищи никакого
Разве жизни вообще нужен смысл?
Посиди, попей чайку, и ни слова
Не пори горячку, угомонись
Ты его цитатой, он тебя ссылкой
Эта ссылка для тебя — благодать
Снег не тает от иллюзии пылкой

Эту землю некому сдать
Просто молча посиди, чё болтать.

Там такая зашифрована сила
Что плевать на воровство и вранье
Если это вот и есть Россия
То конечно, я тогда за нее
У нее, такой огромной и сонной,
Не бывает ни вперед, ни назад
Едут едут по России вагоны
А в вагонах главным образом спят

И с баулами выходят на станции
И п.здуют через ветер и снег
Хороша ваша страна, иностранцы,
А Россия все равно дальше всех
Кто не знает ее длинных законов
Тот не знает про нее ничего
Кто не видел этих спящих вагонов
Тот не понял вообще ничего
И не надо никаких иллюстраций,
Революций, эмиграций, люстраций,
Просто вышел, взял баул и пошел.
А потом чаек, тепло, хорошо.

На полке лепится к Пелевину Прилепин
Сегодня Битлз, а завтра Супермакс
Что может быть досадней и нелепей:
Культуры курс — как будто это бакс

Закончена работа надувная
Духовность поднимается с колен
И светит ей зарплата недурная
И соцзаказа добровольный плен.

Пусть ей вовек не нюхать Куршевеля —
Свой слоган затвердила по слогам,
И сладко спать, шурша и дешевея,
На зло и страх недремлющим богам.

Севастополь останется в голове
Брошенными шприцами в сухой траве,
Нестерпимым запахом разгоряченной хвои,
Пыльной, пышно хрустящей, рано опавшей листвою.

Здесь не двигалось время, здесь все было как всегда:
В Черном море зеленая переливалась вода,
Дешево продавались подержанные вещицы,
Зайчиком обзывались равнодушные продавщицы.

Севастополь, брат мой, спасительная нора,
Сонная одурь замусоренного двора.
Ты носил меня на плече, как маленького кота,
И на все вопросы отвечал: суета, суета.

Говорят, там будет какая-то эксклюзивная зона.
Ожидают приезда Кобзона, Керзона и Робинзона.
Бабушки гладят платья и чистят туфли.
На Советской опять фонари потухли.

Старался он, старался
Да так и не вписался
От страха обосрался
От смеха обоссался

Работал, зашивался
Чего-то копошился
Старался, обживался,
Да так и не обжился.

Сквозь ледяной узор на тамбурном стекле
Не видно ничего, похожего на город
Ночная пустота берет меня за ворот
Грохочет сквозь меня на скачущей метле
и т. д.

О ручка лишняя! О желтая, как Крым,
Великолепная бумага!
Рассыпались вы в прах, рассеялись, как дым,
Вас больше никому не надо.

О, эта мелкая моторика письма —
Из головы и через пальцы!
О путь, которым мысль выходит из ума
Через волшебные канальцы!

Бессмертный дар божеств, начало всех начал,
Косой кометы след косматый,
Негаданных торжеств, неизъяснимых чар
Бесперебойный трансформатор!

Зачем и почему вместо него теперь
Незаживающая рана,
Пустого клацанья бесплодная капель,
Мерцанье стылого экрана?

На головы сошла бездонная вода
И вместо буквы ставит прочерк,
И глупый человек отныне навсегда
Забудет, что такое почерк.

Забыл он, как пахать, как сеять, прясть и ткать,
И это тоже неизбежно.
И некому перо в чернильницу макать
И карандаш точить прилежно.

Мне бы разжать зубы
Освободить руки
Видишь горят трубы
Рвутся в шагу брюки

Видишь скрипит сердце
Бьется об ребра печень
Мне никуда не деться
Мне выгребать нечем

Капли стучат по кумполу
Пыткой китайской раня
Это для вас — Умка
Я-то внутри — Аня

Мне бы напиться что ли
Сняться уже ей-богу
Тело не хочет боли
Думать мозги не могут

Светит в башке точка
Скоро уже потухнет
Но если придет строчка
Сломанный мир не рухнет

Куда завели нас, сестра моя жизнь?
Здесь только и слышно: «стоять!» да «ложись!»
И нам остается сидеть и смотреть,
Как топает мимо сестра наша смерть.

Вот наконец я дожила до пенсии
Вот это да! Вот это да!
Конечно, я всю жизнь писала песни
Но это, право, ерунда

Конечно, я всю жизнь писала книжки
Но это тоже чепуха
И будет шиш на пенсионной книжке
Ха-ха, ха-ха.

Худая черная старуха
С большою черною клюкой
Ехидно подставляет ухо
Под звонкий барабанный бой
Ей ничего уже не надо
Ей нужен только лишь покой
Не нужно рая ей, ни ада,
Ей нужно стать тобой.

1

И опять и обратно в бессмертную крепь
Он бежит — посмотри, посмотри, —
Этот голос, бескрайний и плоский, как степь,
С колокольцем прозрачным внутри.
Мне понятен его неожиданный рост,
Словно ночь превращается в день,
И волшебную тень, словно взорванный мост,
Он наводит на шаткий плетень,
Как наводят на свадьбу незваных гостей,
Как наводят стволы и глаза,
И в небесной горсти стук бесплотных костей
И бессонного солнца слеза.

2

Узнаю этот голос, знакомый до слез,
Словно в зеркале чье-то лицо,
Словно стук-перестук бесконечных колес,
Словно лунного света кольцо.
В бледный круг лунной радуги прыгай, луна,
И усни, уколовшись шипом.
Сладким шипом змеиным поляна полна,
Звездный шорох в пространстве слепом.

Нам с тобою не будет ни а и ни б
Кукареку нам будет одно
И не будем мы в небо лететь по трубе
А тихонько осядем на дно

Мы утонем в болоте как тот бегемот
И никто никогда не умрет
Потому что не волк я а только енот
И к тому же не знающий нот

Уведи меня в ночь где последний трамвай
Колокольчиком жалким звенит
Где поверхность воды наш потерянный рай
Наш сверкающий дальний зенит

Не родился еще тот садовник на свет
Что попробует выкопать нас
Закати-ка меня как покрышку в кювет
Ни ее нам не будет, ни дна-с

Чужую жизнь собравши по крупицам,
Я собственной теряю кирпичи.
Пора в ученики к цветам и птицам:
Без слов чирикай или помолчи.

Молчание — полезное занятие,
Завидный дар — за умного сойти.
Пусть голова, забывши встать с кровати,
Обратно в сон несется взаперти.

Там столько снов, там всякие детали,
Там отвисают все, кому не лень.
Хвала же тем, которые не встали
И стойко спят, и славят белый день.

Мы жили так, что было небу жарко,
И ангелы толпились на игле,
И заживо зажаренные жаворонки
Сгружали язычки свои в желе.
А нынче бледен вид вчерашней черни,
Бел и бескровен череп без речей,
По улицам ползут мучные черви,
И яркий флаг валяется ничей.

Год гусеницы
Год собаки
Год человека
God Бога

Я золотым запасом обеспечена
Мои полки у всех стоят границ
И облако, закатами просвечено,
С моих небес на землю пало ниц

Посторонись, усталое мгновение
Былой красой не засти белый свет
Я принесу тебе стихотворение
Которого еще почти что нет

Писать стихи — полезное занятие
Его, увы, не всякий превзошел
И снова ручка падает под стол
И недосуг нагнуться и поднять ее

Всех пчел уже зову на этой пасеке
По именам и узнаю в лицо
Я постепенно попадаю в классики
И ширюсь, как Садовое кольцо,

Открытое для всякого движения —
Полос по двадцать с каждой стороны
Остановись, мое стихотворение,
Останься здесь, такие нам нужны

Не всякий может жить на вираже,
На кураже, на дальних расстояниях
Все наперед просчитано уже
Запаяно в железных изваяниях

Густым пространством даль напоена
Темнее снега небо небывалое
Я длинною строкой себя побалую
Пускай меня порадует она

Имею право на прогулку малую:
Работа временно завершена.

Я человек совсем не новый,
Скорее старый человек.
Ведь новый век совсем хреновый,
Ничем не клевый новый век.

Да в общем, старый был не лучше:
Совок, застой и все дела.
У проруби сижу, как чукча,
Большая нерпа уплыла.

Не жалко ни лица мне своего
Ни этого стареющего тела
Кровавое мясное вещество
Не близко мне, и я бы не хотела

Чтобы трепала низкая печать
Остатки этой внешности убогой.
Где были вы назад лет двадцать пять?
Вот то-то же. Ну а теперь — не трогай.

Уж лучше, в баре стольник накатив,
Покинь сей клуб, где суетно и потно
Засунь в штаны свой длинный объектив
И застегни на пуговицы плотно.

Одиссей не вернулся в Итаку
Из веселого плена Калипсо
Завалялся, под шкаф закатился,
Но поскольку в боях закалился,
Он, конечно же, пил, но не плакал.

Как охотники на привале,
Не хвалился, набравшись промилле.
Его гарпии заклевали
И птенцам своим черным скормили.

Не увидит уже никогда он
Малой родины райские кущи,
Потому что в лепешку раздавлен,
Между Сциллой с Харибдой расплющен.

Он на ветер на ветер на ветер
Свое скудное семя рассеял
Он остался на дальней планете,
На том свете, читай — в интернете,
Интернет провели Одиссею.

Я не хочу показывать кому-то,
Что у меня чего-то набекрень.
Не набекрень. Пройдет еще минута,
И я преодолею эту хрень.

Прошла минута, вот и все в порядке.
Нет ни ее, ни хрени, ни меня,
Лишь строчка в неразборчивой тетрадке,
Та, без которой не было ни дня.

Поэзия должна быть глуповата, —
Сказал поэт, и рады дураки.
Куда как просто составлять слова-то:
Одно, другое, глядь, уже стишки.

Стишки твои, без складу и без ладу,
Не нравятся ни сердцу, ни уму.
Читателю давно они не надо,
Да и тебе читатель ни к чему.

А мир вокруг болел, сходил с ума,
Бухал, торчал, женился, разводился.
А я жила как будто бы сама,
Как будто бы он даже не родился.

Я думала о чем-то о своем,
Как тот солдат с гармонью на привале,
И злился мир, что мы еще поем
И на него как будто наплевали.

С годами он во мне проделал брешь
И шурудит там кочергою слепо.
И все, что я любила — просто блажь,
И жизнь моя бесцельна и нелепа.

Мне зарастить бы эту брешь в груди,
Восстановить утраченную целость.
Помедли, жизнь моя, не уходи,
Я на тебя еще не нагляделась.

А жизнь и говорит: когда стишки
Ты сочинять продолжишь в этом роде,
Мои поотсыхают корешки
И я уйду при всем честном народе.

Зачем переводить литовцев?
Их есть кому переводить.
У них Виталий есть Асовский,
У них Ефремов есть, едрить.

Уж лучше песни петь по-русски —
Их не поет никто совсем.
Но я специалист не узкий
И сразу обе каши съем.

Тоскуем мы по прежним временам,
век нынешний уже совсем уродский.
Пусть Томас Венцлова расскажет нам,
как жил и умирал Иосиф Бродский.

Пускай размыто зрение, и слух
уже не все оттенки смысла ловит,
но ангельский с небес слетает пух
и нам открытья чудные готовит.

О старая большая голова,
вместившая так много разных букв! И он перемещается едва
в сопровождении детей и внуков,

студентов, толмачей, учеников,
красавиц, прихлебателей, пираний,
и ты как переводчик не готов
привлечь к себе особенных вниманий.

Кто уткнулся в свое корыто,
Кто пытается петь с листа,
Но над каждым всегда открыта
Безымянная высота.

Мне о ней и подумать страшно,
А не то что писать стишок.
Мое место — возле параши
Грызть затоптанный корешок.

Кислота мне покажет тучи:
Дескать, там живет красота.
Но смеется над ней беззвучно
Безымянная высота.

Ты не трогай ее руками,
Не пытайся туда смотреть.
Словно небо, висит над нами
Безымянное слово «смерть».

Мы услышим не грохот грома,
А беззвучный приказ «ложись».
А пока за столом и дома
И печатаем слово «жизнь».

Становишься внимательнее. Просто
внимательнее, только и всего.
И облетает легкая короста,
и проступает мира вещество.

И шелестом становится šešėlis
(šešėlis по-литовски значит — тень).
Живи спокойно, никуда не целясь,
хотя бы день. Хотя бы этот день.

Пролетает пустой полустанок
полушубок подбит ветерком
пассажиры во сне постанывают
в подстаканнике чай с матерком

Среди снега проложены рельсы
длинной жизни прямая стрела
чаю много, воды — хоть залейся
снова речка меня понесла

И все дальше, все глубже, все глуше
повторяешь, как некий Назон:
Полуостров, полундра, полушка,
полусмерти слепой полусон.

Здравствуй, русский воздух! Ты тяжел.
Ты меня ребеночком нашел.

Я тобой пропитана насквозь.
Убегу куда-то на авось,

Наобум, на шару, налегке, —
Ты лежишь, как туча, вдалеке

И меня, с пустой моей сумой,
Тащишь на веревочке домой.

Нам говорят: слова — оковы,
От слов нет толку никакого.
Улов ли, олово, полова —
Какое ловкое бы слово
Ни предложила голова —
Они свое: слова, слова.

А что еще бывает? Вещи?
Звук? Запах? Иль еще похлеще —
Идеи? Нам не привыкать.
Вы продолжайте нас макать,

А мы про вас стишок напишем
И спрячемся под этим крышем.

Kur juoduoja niūrus it pasmerktas vanduo
Kur kvėpuoja tušti traukiniai
Kur žiemoja žiema, kur ruduoja ruduo,
Kur be pėdsakų vaikšto sniegai,

Mano sielą ir kūną paimk ir tylėk
Kol manęs nesuvalgė bėda
Nuo septynių ir iki aštuonių mylėk
Visada, visada, visada.

Где мрачнеет лицо обреченной воды,
Где пустые гремят поезда
Где оставила осень скупые следы
А зима не оставит следа

Полюби мое тело и душу возьми
Небогаты они — не беда
И останься хотя бы с семи до восьми
Навсегда, навсегда, навсегда.

мы заглянули в кратер
везувия
учились в альма матер
безумия
закончили ее мы
с пятерками
но вышли из проема
потертыми

а кто-то на продленке
остался там
и вышел весь в зеленке
без галстука
и вышел очень сильно
испорченный
измученный, дебильный,
обторчанный

и что же вы теперь нам
расскажете
какой же вы пример нам
покажете
ужели было жить
тихой сапою
и слушать, что кричат
мама с папою

тогда бы на работу
ходили мы
и были б не такими
дебильными
до старости росли бы
здоровыми
и умерли совсем
от другого бы.

Уби бене иби патриа о муэрте
Урби эт орби — написано на конверте
И у планеты начертано на орбите
Арба-арба, бриться пожалте, битте
Гарный парубок навострил парабеллум
Тацит — одни зигзаги, ни одного пробела
Черно-белая рукопись, без помарок
Марш на перрон, поезд пришел, догорел огарок.

Я в этом смысле слишком бешеная
Ты вообще не по этой части
Быть или ну его? Чувства смешанные
Может, не будем? Зачем нам счастье?

Эта свобода такая гадина
Что ли опять коньяком кормить ее
Все что на шару нам было дадено
Может разрушить одно соитие

Лучше уж каждый на своей веточке —
Книжки читать, крыжовник выращивать.
Бумажный флот размещать по клеточкам:
Попал. Убит. Всего хорошего.

Любовь — одинокая штука
Особенно если с утра
Сидишь за машинкой без стука
Молчишь об нее на ура
Мы запряжены, как гуингнмы
В телегу с мешками разлук
Особенно если взаимно
Особенно если без рук

Казалось бы, такая малость,
А страшно, будто в первый раз.
И что тебе еще осталось,
Пока фонарик не погас?
Иди на этот зов неслышный,
На этот слабый огонек,
И да хранит тебя Всевышний,
Пока не кончился коньяк.

Когда выключается тело
Включается голова
Душа достигла предела
За коим уже мертва

Но не выходи из дому
И не совершай полет
Не думай впадая в кому
Что кома тебя спасет

Последний листок осенний
Лежит на земле пластом
Не будет тебе спасенья
Ни в этом мире, ни в том.

Мы ели ворованный воздух
Мы пили армянский коньяк
Над нами веселые звезды
Пятнали небесный чердак
А люди нас не полюбили
И нас уничтожил народ
Чтоб мы навсегда позабыли
Общественный жрать кислород.

Я думаю, что тема котиков
Всплыла, природу тормозя:
Ужасно хочется наркотиков,
А их как раз-таки нельзя.

Ужасно хочется, чтоб были бы
И секс, и драгз, и рокенрол,
А вместо этого промыли нам
Мозги, и в рот вогнали кол.

И мы сидим такие чистые,
Такие тихие сидим,
И скромно в клавиши стучимся мы,
И в пост скоромное едим.

Смешно: из личной катастрофы
Родятся ровненькие строфы

Чтоб рот не забивался глиной
Живем железной дисциплиной

Пусть по дороге автостопной
Шагает ямб четырехстопный

В ботинках с новыми шнурками
Вдали от битвы с дураками

Пройдут года пройдут столетья
Исчезнет многое на свете

Останется лишь только это:
Коробки с кубиками света.

«Когда выключается тело
Включается голова»
Я много чего хотела
Покуда была жива

Я много к чему стремилась
Пока была молода
Но солнце луной затмилось
И стала водой вода

И горькою стала водка
И кислым стало вино
И легкой мою походку
Уже не назвать давно

И руки мои как крюки
И вянут мои глаза
И все же вы слышите, суки,
Как злая звенит фреза

Как, вашу кору взрезая,
Шурует бензопила,
Как в ваше нутро вползает
Пронзительная игла.

На синей кепке написано NET
Ранний вечер, не первый снег
Мусорный бак, клочья газет
Ноябрь, двадцать первый век

А было на майке написано YES
Майское утро, цветущий лес
И до свиданья, и хорошо.
Главное — снег пошел.

Ты в этот мир пришел, а рос совсем в другом
В эпоху перемен, как снежный точка ком

Распался весь состав, и времени вагон
По взорванной степи несется кувырком

А с виду тут покой, и ласковый снежок
Укрыл уснувший лес, как теплый пирожок

И искрами блестит под желтым фонарем,
И будет так блестеть

Это Томас Венцлова. Он прекрасен.
У него голова на плечах осталась.
На обоих наречьях родных орясин
Нету слов подходящих. (Какая жалость.)

Он большой, как большое дерево ночью.
Он на все вопросы знает ответы.
Я так рада видеть его воочию.
Обещает приехать к началу лета.

Мир сошел с ума, а он совершенно нормален,
Был привит от чумы, когда мы еще не родились.
И стоит, как тот собор посреди развалин,
По которому бомбардировщики наводились.

Ты один оставаться еще не привык,
А придется остаться, глядишь.
И вот тут-то на память приходит язык
И с тобой остается, малыш.

Наконец-то нам дали приказ наступать,
А мы тихо сидим и молчим.
И вот только язык, как огромная мать,
Неизбывен и неизлечим.

Я совершенно новый. Посмотри:
Я вымыл голову снаружи и внутри.

Тарабанит на башне убойный набат
И сбегается люд городской
Ты прислушайся только, о чем говорят
В суете недостойной мирской

О тюрьме и суме, о чуме и войне
И о жизни, что им не мила,
И не видят, как звезды поют в вышине,
Как луна золотая кругла.

Ах, дитя, зачем тебе такие длинные строчки?
Ты в них тонешь, подобно младенцу в ночной сорочке
из-под старшей сестры. То есть спать, наверно, уютно,
но зато невозможно бегать — ноги-то спутаны.
Рифмовать, конечно, удобно. Во-первых, редко.
Рифма где-то в хвосте болтается, как отметка
на конце сочиненья школьного — как всегда, пятерка.
(Отвечать ни к чему, все ясно, завидует тетка,
у нее у самой пятерки были когда-то,
а теперь она старая, глупая, наверняка поддатая,
в сочиненьях чужих копается, как училка,
карандаш затупился, сломалась ее точилка,
не владеет компьютером, смартфона вообще боится,
заблокирована в контакте ее страница,
ну и пральна, нафиг нужны такие ресурсы,
лучше чай завари, тихо сиди, не суйся).

Остроумие нас погубит
Чувство юмора нас спасет
Покалечит и приголубит
И подарки нам принесет
А когда пройдет промежуток
И начнется последний бой (не дай Бог)
Ничего уже, кроме шуток,
Не останется нам с тобой.

Медвежьи уши заячьи хвосты
И человечьи души как мосты
Послушай как слова мои просты
Залезли папа с мамою в кусты
А что у них получится Бог весть
Но этот май — я знаю, маю цвесть
Но этот рай — в нем надо побывать
На остальное, в общем, наплевать

В разбитое мамино зеркало
Смотрелась я по утрам.
Оно меня исковеркало,
И я теперь пополам.

Одна половина — мамина:
Ей больно — она молчком.
И стрелка воли на знамени
Беззвучно стоит торчком.

Другая, конечно, папина:
Мечтает, поет во сне.
Но скоро уже ни капельки
Не станет ее во мне.

Погасло табло «пристегните ремни»,
А сколько могло бы случиться х.йни,
Пока я, как аятолла Хомейни,
Летаю туда и сюда.
Московские вниз провалились огни,
Приблизились тучи и звезды. Они
Вверху, а внизу, как прошедшие дни,
Пустые гудят поезда.

Летая по воздуху, знай, пассажир:
Утерянный мир на тебя положил.
Твои сочленения, мясо и жир
Не более, чем кожура.
Покуда они совершают полет,
Душа на земле, как большая, живет
Одна, а потом будет наоборот,
Но это пока не пора.

Как Белка и Стрелка, да будут они
Пока неразлучны, как ночи и дни,
Как суп и тарелка, как корни и пни,
Как грелка и в грелке вода.
Не пара они, но пока не пора,
Так пусть остаются, как ствол и кора,
А после, как искры большого костра,
Взлетят, но пока что — ни-ни.

Пейзажная лирика — это смешно.
Глаза — словно дырка в большое окно,
Куда целиком заглянуть не дано,
А только сквозь точку в ночи.
Она в черном небе висит, как звезда,
А рядом луна, холодна и чиста,
Кругла и огромна, как слово «всегда»,
Поэтому лучше молчи.

Мы свое призванье не забыли,
И занятья наши нам подстать:
Золото овса давать кобыле,
Бисер перед свиньями метать.

Не давайте мне смерти, сволочи,
Этот старый обычай нелеп.
Чесноком и маслом подсолнечным
Пахнет мой ежедневный хлеб.

И поскольку известный автор
Может право иметь на заказ,
Я желаю его на завтрак
По возможности каждый раз.

тут все как попало валяется
и молит о снисхождении
не дай господь потеряется
свидетельство о рождении
не дай господь потеряется
еще какое свидетельство
о детстве моем свидетельство
о жизни моей свидетельство
а вот о смерти свидетельство
уже никуда не денется

Все это было очень благородно,
А оказалось вовсе ни к чему.
Радели вы о счастии народном,
А он, народ, тупее, чем Муму.

Он обожает барыню-тираншу,
Герасима кусает своего
И только ждет спасительного транша,
Чтобы уйти в подводное пространство,
А там никто не вспомнит про него.

Я, может быть, чего не понимаю,
Но вот вам пара слов на посошок:
Не надо душу октябрю и маю,
Уж лучше, тоненький бисквит ломая,
Другой рукою написать стишок.

Нас до утра печатают приватно,
забывши страх,
подводно, подковерно, подкроватно,
на принтерах.
Я книжку принесу обов’язково,
читатель, жги!
Пока стихи у Веры Полозковой,
у нас — стишки.

Невозможно отменить
Невозможно вернуть
Повторить
Вырезать
Копировать
Вставить
Вставить как...
Выделить текст
Режим выделения
Выделить всё
Изменения
Сравнить документы
Найти и заменить
Невозможно

Гинтарасу Патацкасу

В тетрадном небе как тетраэдр
Висит луна переводная
Я от руки ее строгаю
Вывешиваю каждый день
Ее рисую и стираю
Сушу, вывешиваю, драю
Я ничего почти не знаю
Но буквы мне писать не лень
В субботу, в праздник, в воскресенье
Я под ее бессонной сенью
От пустоты ищу спасенье
Латаю черную дыру
Поэту было много хуже
И он теперь мне вроде мужа
В чужую проникаю стужу
В чужую страшную игру
И вот поэтому спасибо
Поэту за чужую силу
Он сам страдал он сам бесился
Я только греюсь у огня
Чужого сна чужого страха
Чужой погибели и краха
Чужой победы и размаха
И не догоните меня.

А я уже и не знаю:
Сентябрь или не сентябрь.
Мне б ручку, чтоб не дверная,
Стишок записать хотя б.

(Ивану Б.)
А у меня нет внутреннего ада
Ни ада ни распада ни разлада
Но нет зато и внутреннего рая
И я в лучах блаженства не сгораю
А есть наверное одно чистилище
Немеркнущего вектора вместилище.

Стихи не пишутся? Не пишутся.
А песня слышится? Не слышится.
А вообще хоть как-то дышится?
Ну, иногда немного дышится.

(поется на мотивчик а-ля Высоцкий)

Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает мадонну Рафаэля
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери
Не дорожу любовию народной
Одно говно в почете в самом деле
И авторским правам я знаю цену
И в творческий порыв не очень верю.

Я иногда пою чужие песни
Прикуриваю от костра чужого
Ничто порой не может быть полезней
Чем подержаться за руку большого
Но если не дай Бог какая клуша
В свой клюв берет слова мои и звуки
Мне это страшно и противно слушать
Мне хочется кричать: заткнитесь, суки

Я слышу их как будто из могилы
Как будто бы меня уже хоронят
Там каждый звук, что я в себе носила,
Не так воспринят и неверно понят
Да, мы не толерантны, мы неправы,
До жизни жадные до самой смерти
Простите мне, Высоцкий с Окуджавой,
Я постараюсь вас не петь, поверьте.

Мне не смешно, когда мне лезут в душу
Своими посторонними руками
На свет бесцеремонно вынимая
Плоды моей бессонной ночи личной
Ты пой свое, а я не стану слушать
Зачем ты мне красивая такая
Пускай молчит душа моя немая
Мне так привычней
и вообще отлично.

Политкорректность хочется задвинуть,
Послать ее к чертям, и все дела.
Из человека половину вынуть
Она за время краткое смогла.

Где шутка жесткая на грани фола,
Где добросовестный, ребяческий цинизм?
Навеки решены вопросы пола
Серьезные, как раньше коммунизм.

Теперь легализовано триполье,
И даже пятиполье — не предел.
И пятипалым впору лезть в подполье,
Туда, где Коба некогда сидел.

Судьба идет по следу, не хромая,
Как юный хипстер с шишкой на башке.
Мне кажется, они меня поймали,
Я трепыхаюсь, точно кот в мешке.

Они всем миром без зазренья правят,
Девчонок наших тащат в коридор,
Детей советских гамбургером травят,
Светодиод вставляют в помидор.