"Мы движемся к свободе импровизации, легкости, воздуху..."

- Диски каких исполнителей появились у Вас дома в последнее время?
- Ну, например, один хороший человек нам прислал из Америки посылочку. Звонит тетя, не очень довольная, говорит: приезжайте, забирайте посылку. Мы когда приехали, поняли, почему она недовольная была: там такой ящик, 60 дисков Grateful Dead. Жуткое дело. Лучше подарка было не придумать. Знаете такую группу, нет? Они в чарты попадали редко и вообще свои дела крутили сами, как вот мы тоже пытаемся, только в гораздо более серьезном масштабе. Но за ними по всей Америке ездили тысячи людей, чтоб попасть на все концерты. И каждая песня каждый раз звучала по-новому. Поэтому записи их концертов - совершенно особая вещь.

- А из отечественных исполнителей кто вам близок?
- Я вообще, честно говоря, отечественный рок не очень... Я слушаю музыку только западную и только определенного периода, 60-х - 70-х годов в основном. Но можно сказать, что к друзьям на концерты хожу с удовольствием.

- Слушаете ли Вы музыку каждый день? Она нужна Вам как фон?
- Иногда просто физически необходима. Я бы не стала употреблять слово "фон", это как-то уничижительно звучит. Это воздух, а не обои. Только смотря, какая музыка. Если кто-нибудь слушал бы целый день радио, было бы невыносимо, опять же физически. А ведь многие так и делают, засоряют себе уши просто. Бывает, даже любимую музыку не можешь слушать, потому что внутри звучит что-то другое, а кому-то как раз хочется поставить именно вот конкретную пластинку. Мы снимаем вчетвером одну квартиру и в основном все слушаем старый западный рок. Бывают, конечно, несовпадения, но мы пытаемся как-то друг друга не особенно мучить.

- Часто ли Вы ходите на концерты других исполнителей?
- Да нет, не часто. Ну, приглашают - хожу. Так обычно как-то ни времени нет, ни денег.

- А на чьи концерты пошли бы?
- Концерты старых западных звезд - мне это кажется каким-то овеществлением мечтаний, сбычей мечт, так сказать. Живые Роллинги, живой Пинк Флойд... ну, не совсем живой, но все же, хоть частично... Хорошо, что они к нам стали ездить, правда, возят не совсем тех, кого хотелось бы. Привезли бы лучше Нила Янга или Лу Рида моего любимого. Когда Ринго Старр приезжал - целый праздник был. Тут сразу откуда-то появляются и время, и деньги. На настоящих черных блюзовиков ходила бы регулярно, - правда, опять же возят каких-то малоизвестных и, увы, малоинтересных персонажей. Интересные-то, наверное, в копеечку влетают устроителям!

- На каких площадках Вам уютно как исполнителю и слушателю?
- Тут есть, как говорили когда-то наши руководители, "две альтернативы". С одной стороны - маленькие уютные клубы, где мы постоянно играем. Но они со временем стали нам малы, народ ломится, тесно, душно - у нас же демпинг, принципиально дешевый вход. По-моему, некрасиво, когда цена билета больше, чем я сама могу заплатить за концерт любимого артиста, если это не Джон Леннон, конечно. А с другой стороны, есть большие клубы. Не знаю, ситуация в принципе должна начать меняться, надеюсь. К лучшему. Самый кайф - это снять здоровый зал, ну, по нашим скромным меркам здоровый, и устроить там праздник по своим законам. Плата за вход - сколько хочешь, вместо охраны просто волонтеры из своих следят за порядком. Мы так уже делали и еще собираемся, в январе, если все будет хорошо. Нас вообще редко зовут выступать в новые места благодаря некоторым умным журналистам, которые изо всех сил пытаются заполнить нами пустующую нишу "хипповой группы". В массовом-то сознании хиппи ассоциируются не с цветами, а с помойкой, тут еще советская масс-медиа в свое время постаралась. До сих пор пишут: "Еще совсем недавно она сидела где-нибудь на бордюре Васильевского острова, а теперь выступает в культурных местах... Но в Олимпийском она смотрелась бы нелепо, Умка хороша, когда на нее смотрят полтора десятка подслеповатых глаз и светит плохонький трактирный прожектор". Это положительная рецензия, и, я думаю, автор ничего плохого не хотел, наоборот. А результат прямо обратный. Хотя на самом деле кто их читает, эти газеты?

- Осознав такое положение, Вы занимаетесь собственной раскруткой?
- А как ею заниматься? Купить обложку глянцевого журнала?.. Кстати, знаете, сколько это стоит? Да и, в общем-то, нафиг мне это надо? Но если не заниматься хотя бы какой-то раскруткой, ее и не будет. Директора у меня нет, я сама себе директор. Вот есть, к примеру, человек пять журналистов, которым мы нравимся, с которыми мы дружим. Запишу альбом - принесу им, они напишут чего-нибудь. Афиши, кстати, и флаера мы делаем сами на принтере, очень оперативно и в больших количествах, и расклеиваем сами, то есть ребята, которые на концерты ходят, расклеивают, помогают. По интернету рассовываешь какую-то информацию. Дело в том, что я пока не нашла человека, который мог бы быть нашим директором, понимал бы, что нам нужно, если не лучше, то хотя бы не хуже, чем я. И вообще, зачем мне директор, что я, школа, что ли?

- Альбомом "Беееест" Вы подводили определенный итог и к тому же, наверное, хотели заработать (на обложке нарисована капуста)?..
- Я не думаю, что в нашем случае можно говорить, по крайней мере, пока что, о каких-то серьезных деньгах. Мы же не в Америке живем и, кроме того, уже не в том возрасте, чтобы красивый дядя нас увидел, ахнул и тут же вложил деньги в наш проект. У нас музыка не альтернативная, она рассчитана на многих, но за отсутствием "раскрутки" возникает эффект, я бы сказала, "ложного андеграунда". Не мы одни такие, целая куча народу так живет. Подполья-то уже никакого не существует, просто нет материальной возможности донести свои пластинки до слушателя, которому они нужны, а он, может быть, об этом даже не подозревает. Не втюхать, а просто физически донести. Я не профессионал в музыке и только недавно поняла, что известность зависит не от качества материала, исполнения или количества слушателей, а от вложенных в проект денег.
А за распространение "Беста" взялась "Мистерия звука", большая дистрибьюторская фирма, и диск пошел на периферию, лежит там в магазинах и стоит дешево при этом. Что значит составить best? Потыкали пальцем в компьютер, набрали 20 песен, которые, приблизительно соответствуют некоему представлению о том, какой будет Умка, если ее умыть, причесать и посадить на красивый стульчик. Чтобы человек, который нас не знает, услышал и подумал: "А ничего девчонка поет!.. Почему мы не крутим ее на радио?". Ну, это так, в общих чертах. На самом деле все началось с обложки, жалко было, чтобы пропала такая обложка, там очень доходчиво все изображается, и козел, и капуста, шоу-бизнес, одним словом...

- Где лучше покупаются Ваши альбомы - в Москве или на периферии?
- Конечно, в Москве - здесь их можно купить, а в других городах наших альбомов почти нет.

- Человек с годами меняется. Меняется ли музыка "Броневичка"?
- Да, причем, как мне кажется, в лучшую сторону. Я же сначала вовсе не собиралась играть на сцене с группой, и довольно медленно осознавала такую очевидную вещь: если уж чем-то занимаешься, надо это делать хорошо. Когда я вылезла на сцену по новой, в 95 году, я, бывало, даже по имени не знала тех, кто вылезал со мной играть. И не понимала, дурочка, почему мне с ними тяжело. Были всякие интересные иллюзии, например, что хороший музыкант может с ходу слабать все что угодно. Сейчас наконец-то все срослось, музыканты сыгрались, притерлись друг к другу, иногда даже... музыка получается. Меняемся, движемся в сторону свободы импровизации, легкости, воздуху. Раньше-то я вообще не знала, что такое делать музыку.

- Вы учились в Литинституте. Как Вы вспоминаете то время?
- Ну, у нас ведь тогда в стране был Брежнев, и в каждой организации тоже был свой маленький Брежнев, и у нас был такой Брежнев - ректор Пименов. Серьезный дядя... Но внутри было почему-то хорошо, в общем-то, довольно веселый бардак, никто ничего не делал, все бухали, такой рассадничек свободы. Веничка Ерофеев под партой, Кастанеда, все так интересно... Хотела быть писателем настоящим, романы какие-то в школе сочиняла, из жизни русской интеллигенции девятнадцатого века, да-а, что ты!
Пик моих амбиций - переводы Рэмбо. Представляете, я даже "Ma Boheme" перевела и, честное слово, лучше, чем они все... Теперь-то я понимаю, что занималась несуществующими вещами. Поэзия ведь непереводима, перевода поэзии как такового не существует, не может быть. Но школа неплохая, научаешься все это слаживать, сколачивать, чтобы крепенько было, и ничего лишнего. Я себя поэтом не считаю, я литератор, профи, у меня так в дипломе написано.
А чтобы в аспирантуре писать диссертацию на ту тему, которую хотелось, я сочинила хитрую вступительную работу "Осип Мандельштам в переводах на немецкий язык". Тема была аховая, непроходимая для 83 года - ОБЭРИУ. А дело было так: один приятель притащил в институт самиздат, ксерокопию Введенского, совершенно слепую копию, которую мы еще и скопировали себе потом. Мы с мужем моим тогдашним Радовым просто заболели этим Введенским: "вот, оказывается, какая бывает литература!.." А потом встал вопрос - идти или не идти в аспирантуру, у меня были все пятерки, в Литинституте мертвый не получит все пятерки, там ведь какое обучение, сами знаете: прочел - рассказал, садись, пять... А Егор и говорит: "А что если тебе написать диссертацию по Введенскому?" Совершенно фантастическое было предложение.
Ну, мне там приходилось вилять, выкручиваться, чтобы не светиться: "Ну что, какая у вас тема?" - "Эээ... поэзия двадцатых годов". Или: "Николай Заболоцкий и его литературное окружение".
Диссертация называлась "Проблема смешного в творчестве обэриутов", причем я торжественно отказалась ссылаться на каких бы то ни было классиков марксизма. Самое мягкое, что у меня было в списке литературы - это Гегель, а так у меня главные персоналии "теоретической части" - Кьеркегор, Витгенштейн и Ортега-и-Гассет, а вы думаете, я их читала? так, кусочками, обрывками, но зато какие понты!

- А как в Вашей жизни появилась собственная музыка?
- В 86 году было такое удивительное время, конец чего-то очень большого и начало другого, ощущение жизни стало невероятно острым... Я стала что-то сочинять, что не стыдно было петь людям, и как-то сразу нашлись те, кому это было интересно. Некоторое время пела на улице, в гостях, для друзей, записала несколько домашних кассет и раздарила, а потом был большой перерыв, ну, скажем так, по семейным обстоятельствам. В 93 мы с сыном путешествовали по Уралу, ночевали у малознакомых людей, и вдруг я нахожу у них полузатертую кассету: Умка образца 86-го года. Ну и как-то потихоньку пошло-поехало... Началось опять веселье.
Тут большую роль сыграл Олег Коврига, он же "Отделение ВЫХОД", независимый лейбл, где выходят достойные вещи, почему-либо не попавшие в пресловутую "обойму": Майк, Башлачев, Янка, Арефьева, Мамонов... Я тогда, чтоб не скучно было диссертацию писать, устраивала хэппенинги типа обэриутских вечеров. Я зачитывала всякого неизвестного Хармса, которого нарыла в архиве, Сергей Летов играл на саксофоне, кто-то лазил по канату...
А скоро я уже стала песенки сочинять, и Коврига принял живейшее участие. Причем я догадалась пленки с оригиналами передать ему, и правильно сделала, а то бы они погибли. И пока я помалкивала, все эти годы Коврига потихоньку их всем переписывал. Получалось живое расползание живого материала, хотя издавать эту беду нельзя ни в коем случае: не умела я тогда ни петь, ни играть.

- А когда Вы поняли, что музыка - это "Ваше"?
- Это поняли мои родители, когда в 5 лет отдали меня в хоровую студию, у меня был хороший слух.
25 лет я играю на гитаре, но так и не научилась - женщины редко бывают хорошими инструменталистами. В этом отношении я мужской шовинист.

- Значит, Вы разделяете точку зрения, что в музыкальном отношении мужчины превосходят женщин?
- Мужчины вообще гораздо лучше, и играют лучше, особенно в роке. Рок - дело не женское.
На все разговоры о взаимоотношениях полов у меня есть ответ, выдуманный в нудной беседе с одной американской феминисткой: "Разница между мужчиной и женщиной имеет смысл только в постели". Феминистка, надо сказать, впечатлилась и замолкла.

- Вам нравится Ваша жизнь?
- Сейчас я живу так, как мечтала: у меня есть любимые люди и любимое дело. И самое странное - наша музыка приносит какие-то деньги. Когда я бросила филологию, мама волновалась, что я не смогу прожить. Были, конечно, времена, особенно поначалу, довольно нищие, приходилось играть на улице...
Счастье - это когда все приходит вовремя. Я поймала рок-н-ролл за хвост - всю жизнь ходила вокруг него, мечтала стать звездой и да, да, а что? Стала звездой, пусть даже игрушечной, елочной...

- Значит, Вы живете на музыкальные деньги?
- А других денег у меня нет. Только те, что идут с дисков, концертов. К тому же добрые люди помогают. Но все музыканты говорят, что у каждой группы есть люди, которые им материально помогают.

- Как обычно Вы пишете песни - или они пишутся сами?
- Я специально песен не пишу, они сочиняются сразу, моментом. Редко бывает, чтобы песня долго болталась в голове. Такое возможно только летом, когда мы без гитары уезжаем куда-нибудь. Если песня один раз вышла наружу, она уже есть, хотя возможны мелкие изменения. Например, я спела песню, а музыканты говорят: "вот тут гармонию можно сделать интереснее". Бывает, музыка меняется сильно, а слова только в 2-3 строчках.

- А есть такое правило, что те песни, которые трудно придумываются, непопулярны у публики?
- Публика непредсказуема: ей может понравиться песня, которую я сыграла один раз и забыла - она мне разонравилась - а ее еще несколько лет пытаются на концертах заказывать.

- Исходя из своего опыта, как Вы считаете, трудно ли написать хит?
- Трудно? Не знаю... Не трудно, а редко, и сразу всегда определяешь, как крупную рыбу на рыбалке. Об этом многие рок-музыканты говорят: когда первая строчка хита или первый риф приходит в голову, чувствуешь... ну да, наверное, вдохновение, особую такую внутреннюю дрожь - и понимаешь: вот она, "крупная рыба".

- Какое у Вас ощущение от отечественного музыкального бизнеса?
- Ощущение такое: на шахматную доску приходит маленькая белая собачка: "Тяв-тяв, я хочу поиграть в шахматы". А ей отвечают: "Есть туры, кони, а клеток для собачек нет". А собачка снова: "Тяв-тяв, хочу с вами поиграть". Бегает вокруг доски, тявкает, ну - в итоге собирается толпа...

- То есть, по-Вашему, просто так в мир музыки попасть нельзя или, по крайней мере, очень сложно?
- По-моему, все интересные музыканты пришли ниоткуда, пробились сами, но для этого им пришлось притвориться слоном, королевой или еще кем-то...

- А Вы кем-то притворяетесь?
- Никем, поэтому и сижу, наверное, там, где сижу. Нет, хорошо сижу, конечно, кто спорит... Но я тщеславный человек, мне нравится, когда про меня знают, обращают на меня внимание. Мне неинтересно быть для немногих.
Иногда бывают смешные случаи. Помню, в Питере знакомилась с Леней Федоровым: "Леня, я всю жизнь восхищалась:" А он мне: "Умка, я все стеснялся познакомиться, ваши песни мне ужасно нравятся:" Или в том же духе знакомство с Сойбельманом: "Ах, мне так нравится Ваша музыка:" А он: "Да я вас слушал еще в конце восьмидесятых..."

- Как бывает чаще - Вам предлагают выступить или Вы сами связываетесь с клубами?
- Мы как-то еще в самом начале попробовали демо-кассеты куда-то носить, но нам это сразу разонравилось: они даже не слушают. Все, как везде, происходит только через знакомых. Я просто поняла, что навязываться не буду, а на предложения буду соглашаться, почему нет. Мы и в другие города так же ездим - когда позовут, в частном, так сказать, порядке.
Обычно меня приглашают выступить через друзей или сами на меня выходят. По интернету, например.
Теперь я начала понимать, что такое клубная система, куда нас точно не позовут, а куда позовут. И что клубы начинают составлять программу за месяц-полтора.
Я все почему-то надеюсь на лучшее, на какие-то позитивные изменения. Сейчас появляется много интересных молодых групп, которые делают что-то новое, рамки "русского рока" их уже не вмещают. Конечно, после очередного прорыва в музыкальной сфере опять все закостенеет. Я не знаю, мы все равно кувыркаемся где-то в стороне, в какой-то своей ямке со своими зрителями.
Я вообще, если на то пошло, чувствую себя вписанной не в советский музыкальный процесс, а в мировой, мы почему-то ассоциируем себя с западными рок-зубрами. У нас ностальгия по несуществующему прошлому, мы ведем себя так, будто играем больше 30-ти лет, всю жизнь не менялись и меняться не будем.

Елена Калашникова, 'Озон', октябрь 2001