Константин Комаров родился в Свердловске, живет в Екатеринбурге. Окончил филологический факультет Уральского Федерального Университета имени Б.Н. Ельцина. Лауреат премии журнала «Урал» за литературную критику (2010). Стихи и критические статьи публиковал в литературных журналах и альманахах. Автор трех сборников стихов.

 

 

 

«Короткое дыханье — мой конек»
Умка. Стишки для детей и дураков.—  М.: ОГИ, 2012.

 Книга стихов Анны Герасимовой, более известной как Умка, привлекает внимание читателя уже своим названием и аннотацией, гласящей: «В книгу вошли стихи для детей и дураков, написанные крупнейшим русским поэтом XX—XXI веков Умкой». Эта игровая адресация («позаимствованная» у Хармса), в которой чувствуется отсылка к жизнетворческим практикам поэтов-авангардистов начала XX века, конечно, не должна восприниматься буквально, особенно в свете не раз высказанного нежелания Умки издавать свои стихи и адекватности ее поэтической самооценки. Книга предназначена не для детей и даже не для «взрослых (“олдовых”) фанатов Умки», как пишет автор одного из читательских интернет-отзывов на книгу, а скорее для взрослых, сохранивших детский остраненный взгляд на мир. Вспомним в этой связи, что излюбленные филологом и поэтом Анной Герасимовой обэриуты обращались в своем творчестве именно к детскому, а также к первобытному мышлению как к непосредственному и наивному восприятию действительности, имеющему богатый художественный потенциал. Не случайно и вышла книга в издательстве ОГИ, выпустившем составленный и прокомментированный Герасимовой том Александра Введенского с не менее интригующим заглавием «Все».

Игровыми стратегиями пронизана книга. Уже в первом стихотворении объясняется стимул к ее написанию и изданию: «Но авангарда век недолог / Советский кончился союз // И я при виде книжных полок / Зеваю и плююсь». Особенно любит Умка играть с интертекстом. Любит и умеет. Список аллюзий (зачастую узнаваемых с ходу) впечатляет: Мандельштам («Ни кровищи, ни труса, ни хлипкой грязцы»), Пушкин («И буду тем любезна я»), Ахматова (««Мне голос был: даю тебе карт-бланш»), Окуджава («Три несчастных копейки в холодную землю зарою»), популярная советская песня «Я люблю тебя жизнь», упоминающиеся напрямую Керуак, Пастернак, Заболоцкий и так далее. Да и сама Умка, в этой связи, аттестует себя иронически: «Я не поэт, я переводчик. / Я в куче запятых и точек / Чужие буковки ищу». Я, правда, не стал бы, как это делает Михаил Яснов, ограничивать эту игру с традицией жанром поэтического «стеба» — «стихи эти не столько для сердца, сколько для ума, ну вот на рациональном восприятии мы и застреваем» (http://www.labirint.ru/reviews/show/478972/). Умка уделяет большое внимание форме, что не удивительно, учитывая ее эстетические предпочтения: тут и непостоянство в постановке знаков препинания, и фонетическая игра («Свобода стала роком, / Свобода стала раком»), и оригинальная метафорика («арестован истомой», «У неба звездная болезнь»), и изощренная звукопись («Шакал в шоколаде и шкалик вдогонку»), и обыгрывание идиом («Труби трубач у врат зари / О трубах, что горят внутри»), и незатертые рифмы (Мандельштам — штамм, совести-высовывается, дуб-дубль), и неологизмы («душеловка»), и овеществление нематериального («Слетают с полки окаянной /  Куски отчаянного храпа»). Но при всех формальных «изысках» содержательный план этих стихов перерастает издевку над традицией, предъявляя нам романтическую, по своей сути, систему координат (а ведь в концептуальном отношении авангард во многом вырос из романтизма). Умка декларирует необходимость личной свободы в мире, где «небо как рыба молчит», в «том рае, перед которым ворота в верхний мир закрыты навсегда, / И солнца мутный глаз с презреньем зрит сквозь тучи». Этот мир, «набитый вещами, керосиновый, поролоновый», изъеден «раком изобилия», филистеры, столь ненавистные романтикам XIX века, превратились в интернетовскую «кодлу рвотную», а вместо любви — «кукольные шашни». Противопоставляется этому ужасу частный микрокосм, «самостоянье человека», творческая самодостаточность, право говорить и право быть услышанным: «Трудно слушать — не слушай, а врать не мешай. / Дай поврать, сам поври, а мешать — это каждый умеет. // И другим дай послушать, за них не решай». Творчество предстает, как противоядие от безумия — дело интимное и нутряное: «Пока тебя нет / Из меня поспешно / Вылезают стишки». И таинственное: «Что в голове — снаружи непонятно». В нем же — и залог личного бессмертия — единственной, по словам Хармса, достойной человека цели в жизни. У Умки и отношение к смерти соответствующее: «Не люблю тебя, смерть / И встречаться с тобой неохота». И осознание своего дела отнюдь не «стебное»: «Мне немало дано / Но и спросится тоже немало».

 Поэтому весь громокипящий юмор Умки не может скрыть серьезного стремления «оставить суету пустую» и в чем-то даже элегического мотива ухода, исчезновения в «высшие сферы» — хоть на метро, хоть поездом, хоть вплавь, хоть пешком. По ходу чтения книги ловишь себя на мысли о переходе движения внешнего («И пешком, и ползком / И верхом на подушке воздушной») во внутреннюю динамику «короткого дыханья» — эмоции, смысла, души. Постоянные смысловые сдвиги позволяют автору пробиться в некое инобытие — пусть в основном, в иронической и нарочито заземленной форме. Разворачивая пословичную метафору «слова — не воробья» («Ты не лови силком — Может, само захочет»), Умка настаивает на естественности поэтического говорения, свободе слова как такового, ибо только такое слово способно осуществить победу над временем, решить «золотую заботу, как выпустить время из ручек, / Перестать о нем думать, отправить в свободный полет», достичь буддийской нирваны («чтобы было меня настолько мало, чтобы мысли даже не возникало») и не стать «экспонатом».

 Отдельно следует сказать об иллюстрациях Кристины Радовой. Яркие, многоцветные и не лишенные оттенка психоделии — они органичны стихам и нарисованы, конечно, тоже не для детей, а «под детство» (М. Яснов).

 Остается лишь посожалеть, что в сборник не вошли многие замечательные стихи из предыдущей книги «Стишки» (просто) — самиздатовской и труднодоступной, но, правда, выложенной в Интернете. Их наличие, безусловно, увеличило бы смысловой «удельный вес» рецензируемого издания. Впрочем, возможно, Умка приберегла их для следующей книги для «взрослых и умных».