Умка: «Политику надо просто игнорировать»

Анна Герасимова собрала собственную рок-группу «Умка и Броневичок» и зажила кочевой жизнью гастролирующего музыканта достаточно поздно — ей было 36. Многие рокеры (если не сказать — большинство) в этом возрасте уже сходят с дистанции. Но у Ани Герасимовой, которую с середины 1980-х знали в хипповой тусовке культурных столиц СССР как автора и исполнителя песен Умку, сложилось по-другому. Юношеская любовь к рок-н-роллу и культуре битников и хиппи вдруг проснулась в умной женщине, филологе со степенью и специалисте по обэриутам, отягощенной различными обязательствами (ребенок, работа, карьера), и она снова кинулась в омут бродяжнической жизни, которая не всегда бывает сладкой и веселой.

С 1997 года Умка и ее сопровождающий ансамбль, доросший до серьезного гаражно-психоделического «Броневика», выпустили пару десятков альбомов и превратились в значительный, хоть и не слишком известный, феномен российского андерграунда. В эдакий «русский Grateful Dead» — во всех смыслах культовую рок-группу, которая до последнего держится нездешних идеалов 1960-х. С поправкой на то, что известность Умки в России в тысячи раз меньше известности Grateful Dead в США — по антропологическим причинам.

Анна Герасимова, литературные заслуги которой заключаются в переводе на русский «Бродяг Дхармы» Керуака и составлении полной антологии Введенского «Все», — один из наиболее интересных русских рок-поэтов, не расходующих слов понапрасну, прямая наследница Майка Науменко, Егора Летова и Янки. В 2011-м Умка выпустила сильный альбом «Веселая жизнь», который называет последним, с тех пор не пишет новых песен, и ее все реже можно встретить в Москве с концертами. Денису Бояринову повезло встретиться с Умкой в Вильнюсе, побывать на ее акустическом концерте и после него задать волнующие многих вопросы.

— Раз уж мы с вами встретились и познакомились в Вильнюсе, хотелось бы начать с него — когда вы полюбили этот город? Хотели бы вы остаться здесь насовсем?

— Я этот город полюбила с самого начала, как только впервые туда попала: в 1968 году, по дороге в Палангу с родителями. (Они переводили с литовского, очень любили эту страну и, собственно, даже задумали-то меня в Литве — в Русне, под Клайпедой, в августе 1960 года.) 68-й год был самый знаменитый и лучший на свете, а я была маленькая и ничего об этом не знала. Иногда на улицах попадались волосатые — очень красивые, мама называла их «д'артаньянами», наверно, чтоб мне было понятнее. Я приезжала сюда с родителями много раз с 7 до 17 лет, а потом стала ездить сама, дружить с безобразниками и кайфовать от почти западной жизни. Потом был некоторый перерыв, а с 2002 года мы с Борей (Канунников — партнер Умки, гитарист в ее проектах. — Ред.) стали опять ездить сюда, все чаще и чаще, потом я начала опять переводить, выпустила несколько книжек — в общем, снова стало очень интересно.

О запрете Фейсбука мечтаю с вожделением.

Насчет «насовсем» — я не знаю, можно ли где-то остаться «насовсем», то есть удастся ли это лично мне с моими аппетитами к постоянному путешествованию и одновременному нахождению в разных местах. Я хотела бы одной ногой (из многих моих ног) жить здесь. Мешает в этом, как всегда, бюрократическая тягомотина. Главное, что мне ведь не надо никаких фиктивных бумажек, я действительно перевожу с литовского и много полезного и интересного могу сделать в этой стране.

— Почему вы до сих пор занимаетесь переводами современной литовской поэзии (немногие выпускники советских вузов работают по специальности, особенно выпускники Литинститута)? Чем современная литовская поэзия отличается от современной российской? С каких литовских поэтов вы посоветовали бы начинать с ней знакомство людям, которые не имеют о ней представления?

— Я, честно говоря, не знаток современной литовской поэзии, но у меня есть несколько любимых поэтов, и вот пару из них я перевожу. Вообще лучше всех переводит литовскую поэзию Георгий Ефремов, советую всем начать с чтения его переводов. А я — узкий специалист, я вот сделала пару книжек Гинтараса Патацкаса, а потом книжку Антанаса А. Йонинаса, скоро она должна выйти. Мне нравится делать двуязычные издания — языки близкие (двоюродные, я бы сказала), и каждый интересующийся может сравнить перевод с оригиналом. Мне нравится читать эти стихи вслух, желательно на пару с автором. Так или иначе, я очень рада, что на литовскую литературу больше не давят советские рамки, как это было в ту пору, когда с ней работали мои родители. Печально было смотреть, как люди пытаются подстраиваться под чуждую им идеологически-художественную платформу, только бы не оказаться за бортом. Теперь другая тенденция: все хотят быть европейцами, много верлибра, а я его не понимаю и переводить не умею. Как сказал в свое время прекрасный Томас Венцлова (в статье, которую я только что перевела): «Мне кажется, жесткая стихотворная структура, уравновешенность компонентов, смысловые связи, стоящие вне случайности, вне западнических декретов и рамок, — одно из условий, обеспечивающих отпор информационному шуму и небытию во Вселенной». Интересно, между прочим, что наши с Патацкасом книжки имели большой успех (в узких кругах, ну и что?), и тиражи разлетелись мгновенно, приходится допечатывать.

— Как я понял из ваших интервью, вы считаете, что поэта портит вовлеченность в общественную жизнь страны, публичное высказывание гражданской позиции, ну и вообще не стоит тратить время на эту суету. Вы всего этого сторонитесь и не поощряете в других. Правильное ли создалось впечатление? Что вы думаете об участии поэтов и рок-музыкантов в общественно-политической жизни своих стран и народов — каким оно должно быть в идеале?

— Не знаю. Все последнее время повторяю формулу Бродского: «Надо быть частным человеком». По Вольтеру — «возделывать свой сад». Есть еще такая установка: «Делай что должно, и будь что будет». Ну что я могу сказать? Какая кому разница, что я думаю? Не все ли равно, что я думаю? Многие действительно честно хотят что-то хорошее сделать, кого-то в чем-то убедить. Многие (хотя о них вообще лучше не говорить) надеются как-то материально приподняться или пропиариться лишний раз. По моему сугубо частному мнению, в нынешней драке правых нет. Власть не бывает хорошей. Война не бывает справедливой. Это войны денег с деньгами за деньги, а нормальные люди страдают, вот и все. Моя точка зрения — глупая, простая и непопулярная. А поэты и музыканты участвуют в жизни своих народов главным образом, когда не лезут в политику. Помните советскую шутку: «Сталин — мелкий общественный деятель эпохи Мандельштама и Пастернака»? Ну и опять же: посмотрите на художественный результат. Как только поэт (замечательный) начинает писать политические памфлеты, вся поэзия куда-то девается. Мне кажется, эту сторону жизни надо просто игнорировать, причем всем игнорировать, массово. Тогда, может быть, что-нибудь изменится. Причем изменится для конкретных людей, а не в целом. Никакого «целого» нет.

Я не знаю, можно ли где-то остаться «насовсем».

— Как мне показалось на вильнюсском концерте, многие ваши песни («Проехали», «Веселая жизнь») вполне созвучны моменту, резонируют с настроениями отдельных представителей образованного населения РФ, которые в ужасе от того, что их страна уже им больше не принадлежит и снова превращается в советскую империю (или советский лагерь), и могли бы сойти за отчаянный комментарий к происходящему в России, даже за гражданскую лирику; это просто совпадение или настроение момента?

— Этим песням уже несколько лет. «Проехали» — вообще старая вещь, ей лет десять. Никакого политического комментария там нет. А если кому-то кажется, что есть, — ну что же, вот, я помню, в конце семидесятых говорили, что песня «Марионетки» — про Политбюро, а «еще не все разрешено» — в прямом смысле про то, что все запрещено. Более того, в раннем детстве я слышала, что в строчке «муха, муха, цокотуха» имеется фига в кармане: «ЦК-туха», то есть «тухес» (на идише — «задница»).

— Вы следите за ситуацией в России и мире — какие СМИ используете? Откуда получаете новости?

— В основном из Фейсбука, иногда прохожу по ссылкам. Но вообще мечтаю от этого отказаться. К сожалению, в наше время помимо соцсетей заявить о себе невозможно, организовать концерт и так далее. Но я работаю над этим. О запрете Фейсбука мечтаю с вожделением.

— Если бы вас позвали выступить на митинге с концертом — например, против участия России в войне на Украине, вы бы согласились или отказались? Почему? От участия в какой публичной акции (за или против) вы бы сочли для себя невозможным отказаться?

— Я думаю, там без меня хватило бы желающих. Я откажусь от любой публичной акции. Да и не позовут меня — все знают, что не пойду. Слишком это все пропитано ангажированностью, вечными вопросами «сколько это стоит» и «кому это на руку». Никто ведь не делает пацифистских акций. Против войны — значит, за какую-нибудь другую войну.

Это войны денег с деньгами за деньги, а нормальные люди страдают, вот и все.

— Вы любите США и американскую поэзию, прозу и музыку, неоднократно там выступали, и у вашей группы там есть аудитория поклонников, у вас там есть друзья, вы там записывали виниловую пластинку; вы, наверное, задумывались о возможности эмиграции в Америку — почему вы ей не воспользовались?

— Я не могу сказать, что так уж люблю США. Я люблю Америку, причем не современную, а ту, в которую мы все влюбились в нежном возрасте, — шестидесятно-семидесятную Америку с клешами, хаерами, музыкой, любовью и так далее. В общем-то такой Америки никогда по-настоящему и не было — где-нибудь на флэту в Купчине ее было, может быть, больше. Эмиграция в Америку для меня невозможна, я не могу жить вверх ногами и задом наперед. Да и не нужна я там никому. Я уж лучше пешком постою. Кстати, я не люблю и не очень понимаю американскую и вообще англоязычную поэзию. Прозу — да (главным образом Хемингуэя и Воннегута), а также музыку — джаз и рок.

— Что вы вообще думаете об эмиграции из России — любимой кухонной теме последних дней у интеллигенции? Возможен ли побег?

— От себя не убежишь.

Умка — «Не волнуйся, мама» («Ничего не будет хорошо»)

— Правильно ли я понимаю, что виниловую пластинку Umka&Bro «Closer Sessions», записанную в Сан-Франциско, вы считаете образцовой в своей дискографии, своеобразным «The Best»? Я так понимаю, что она нормально расходится. Нет ли идей еще что-нибудь записать специально для винила? Какие пластинки «Умки и Броневика» вы бы посоветовали послушать вслед за «Closer Sessions»?

— Сейчас распродается вторая тысяча. Продали бы ее быстрее, если бы было больше концертов. В последнее время концертов в России и на Украине почти нет, а там наша главная аудитория. Идей записать что-либо вообще нет. Сейчас вообще никаких особо творческих идей нет. Сижу перевожу потихонечку. Вот перестанут воевать — тогда посмотрим. Но вряд ли. То есть вряд ли стану диски записывать, особенно винил. Песен не сочиняю. Скоро, наверное, забудут меня уже постепенно. Это я почти без горечи говорю, есть гораздо больше настоящих причин для горечи и горя.

Я бы рекомендовала слушать «Рай для инвалидов» — «зе бест» старых песен, записанных постфактум, — а также все новые, начиная с «Парка Победы»: «600», «Ничего страшного», «Ломать — не строить» и «Веселую жизнь».

Умка — «Ничего страшного нет»

— После того как вы выпустили «Веселую жизнь» (2011), вы сказали в одном из интервью: «Может быть, я не буду больше записывать альбомов». Вы не передумали? Пишутся ли новые песни?

— Не пишутся. Не получаются. Я и не заставляю себя.

— Мне показалось, что «Веселая жизнь» — очень «летовский» альбом, созвучный с последними пластинками «Гражданской обороны» («Долгая счастливая жизнь», «Зачем снятся сны») по настроению и мелодике. Согласны ли вы с такой оценкой? В этом сентябре разнообразными творческими силами и коалициями будет отмечаться 50-летие Егора Летова — вы будете принимать участие в каких-нибудь творческих проектах по этому поводу? Как вы будете отмечать юбилей Егора Летова?

— Для меня это высокая оценка, прямо скажу — серьезный комплимент. Ни в каких проектах и коалициях я принимать участия не буду. Что характерно, меня даже не пытались приглашать. По поводу юбилея — да никак не буду. Я ведь даже напиться не могу, потому что не пью.

Против войны — значит, за какую-нибудь другую войну.

— Еще в каком-то интервью вы сказали, что живете «в состоянии вектора» — и у вас «планы расписаны на два месяца вперед». Какие ваши творческие планы на два месяца вперед — что предстоит осенью? Какие стихи, книги и песни вы делаете-доделываете?

— Впервые пришла к осени без планов. Доделываю книжку переводов. Собираюсь делать еще одну. Засунула голову в песок слов и сижу, точнее, езжу, летаю и бегаю по разным странам. Страшно хочется поиграть электричество, но группа в Москве, а мы вот катаемся. Надеюсь, еще поиграем.

— Ваши мечты, судя по всему, сбываются — у вас настоящая «битниковская» рок-группа, у вас есть виниловая пластинка, записанная в Сан-Франциско, у вас были грандиозные «концертные» моменты и т.д. О чем вы мечтаете сейчас?

— Хочу, чтоб не было войны. Честно.

— Так все же — «Ничего не будет хорошо» или «Ничего страшного нет»?

— Ничего не будет хорошо, но ничего страшного.