No Subject

["Tim O'Hy" <u10370@dialup.podolsk.ru>]

Привет.

Вот это в леттер просил передать Кирилл Ордынцев.
.............................................................
А поговорить я, с Вашего разрешения, хотел бы именно о поэзии. Точнее, об
Умкиной поэзии. С Вами, как с активным участником Умкиного толка (читая в
Вашем изложении хиповскую сказочку про царевну Марихуану и колеса-самокаты,
хохотал до слез). Так вот, на Умкиной страничке выложены были недавно т.н.
"стишки". Вот это, к Вашему сведению - ПОЭЗИЯ, несмотря на то, что сама
автор в предисловии скромничает. Больше всего меня потрясло простенькое, на
первый взгляд, стихотворение:

 Выпила мерзавчик и гуляю
 Жду прихода, дурака валяю
 Дождалась, замедлила шажочки,
 Утонула в свеженьком снежочке
 И теперь совсем понять могу
 Пьяных, замерзающих в снегу

                                            23 декабря 96

Знаете, что в этом стишке самое убойное? ДАТА. Если это действительно
написано 23 декабря 1996 года... то я просто не знаю: получается что-то
невероятное.

Дело в том, что именно в тот день, 23 декабря, на другом конце Москвы, в
Большом Толмачевском переулке, я, Кирилл Ордынцев, "тонул в свеженьком
снежочке", сбитый машиной.

В тот год, если помните, осенняя погода стояла долго на дворе. Зимы ждала,
ждала природа... Снег выпал только в ночь на 23 декабря. Вот уж точно -
"свеженький снежочек". Москва была обалденно красива в тот вечер: снег
падал тихо-тихо, был этот замечательный "синий час" между четырьмя и пятью
вечера. Я решил пойти с работы пешком. И на середине переулка меня сбил
занесшийся на свежей наледи "Сааб".

Как написали потом в протоколе, "водитель с места происшествия скрылся". Ни
минуты не сомневаюсь в том, что он благоденствует до сих пор. И, честно
говоря, я на него совсем не сержусь. Благодаря ему я пережил несколько
минут подлинного, ни с чем не сравнимого кайфа.

Первое, что я увидел, очнувшись - собственная левая рука. Одного взгляда
было достаточно, чтобы понять: она сломана в нескольких местах. В таких
случаях главное - самому не шевелиться, чтобы не было смещения костей: это
я знал. Но вдруг я понял, что мне и не хочется шевелиться. И вообще -
ничего не хочется. И что мне дико, непередаваемо хорошо.

Потом мне рассказали, что это - посттравматический шок, что у меня -
сложное сотрясение мозга. смещение полушарий, зажим сосудов и т.п. Я кивал,
поддакивал и умом понимал, что так оно и есть. Но пока я жив, никогда мне
не забыть тех нескольких (минут? часов? - я не знаю), что я пролежал на
свежем снегу Толмачевского перулка, как я теперь понимаю, в состоянии
полной нирваны. Я помню медленно падающие снежинки; помню поблескивающее на
снегу выпуклое стеклышко от наручных часов (старые, дедовы "командирские"
часы, ходили с 1945 года). И помню, что единственная мысль у меня тогда
была: "Вот так пьяницы замерзают в снегу. Елки-палки, я их понимаю.
Замерзать - хорошо".


КО

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,