ДЖЕК КЕРУАК "БРОДЯГИ ДХАРМЫ"

ДЖЕК КЕРУАК

БРОДЯГИ ДХАРМЫ

Роман
Перевела с американского А.Герасимова

9

Мы шли дальше, и мне чрезвычайно нравился тот, я бы сказал, бессмертный облик, который приобрела послеполуденная тропа, золотистая древняя пыль, запорошившая травы на склонах, гуденье жуков, вздохи ветра в мерцающем танце над горячими камнями и то, как падали вдруг на тропу тень и прохлада высоких деревьев, и свет здесь казался глубже. Озеро внизу скоро стало совсем игрушечным, все так же темнели в нем пятна колодцев, гигантские тени облаков лежали на воде, и трагическая маленькая дорога, по которой возвращался бедняга Морли.
- Как там Морл, не видать?
Джефи прищурился.
- Вижу облачко пыли, может, это уже он возвращается. - А мне казалось, что я уже все это видел, от альпийских лугов с кустами люпина до внезапных водопадов с мостиками-корягами и зеленой глубиной, и как-то невыразимо щемило сердце, будто я уже раньше жил и ходил по этой тропе, в похожих обстоятельствах, с другом-бодхисаттвой, но, может быть, это было более важное путешествие; хотелось прилечь у тропы и вспомнить.
Так бывает в лесах, они всегда кажутся знакомыми, давно забытыми, как лицо давно умершего родственника, как давний сон, как принесенный волнами обрывок позабытой песни, и больше всего - как золотые вечности прошедшего детства или прошлой жизни, всего живущего и умирающего, миллион лет назад вот так же щемило сердце, и облака, проплывая над головой, подтверждают это чувство своей одинокой знакомостью. От вспышек внезапного узнавания, вспоминания я даже ощутил экстаз, и в дремотной испарине потянуло лечь и заснуть в траве. Вместе с высотой росла усталость, теперь, как настоящие альпинисты, мы уже не разговаривали, и не надо было разговаривать, и это было хорошо; после получаса молчания Джефи обернулся и заметил: "Вот это мне нравится, когда идешь и говорить уже не нужно, как будто мы - животные и общаемся молча, посредством телепатии". Так мы и шли, погруженные в собственные мысли, Джефи - своим забавным чаплинским шагом, который я уже описал, а я тоже нащупал для себя правильный способ ходьбы, медленными короткими шажками, упорно вверх и вверх, со скоростью одна миля в час, так что я отставал ярдов на тридцать, и теперь, сочинив хокку, приходилось выкрикивать их друг другу. Вскоре мы преодолели ту часть тропы, за которой начинался прелестный мечтательный луг с озерцом, а там уже тропа кончалась и были камни, одни только камни.
- Теперь единственный ориентир - это "утки".
- Какие еще утки?
- Видишь вон там валуны?
- "Видишь вон там валуны"! Еще бы, пять миль сплошных валунов до самой горы.
- Видишь вон там, у сосны, на ближнем валуне камни сложены кучкой? Это и есть "утка", ее сложили те, кто ходил тут до нас, может быть, я сам ее сложил в пятьдесят четвертом, не помню. Сейчас надо скакать с валуна на валун, не теряя из виду "уток", чтобы не сбиться с курса. Хотя вообще-то курс ясен, вон тот утес наверху - там как раз и есть наше плато.
- Плато? То есть это еще не вершина?
- Конечно, нет, там плато, потом осыпи, потом скалы и наконец альпийское озерцо, не больше этого пруда, потом - финальный рывок на тысячу футов, почти вертикально вверх, да, братишка, на крышу мира, откуда видна вся Калифорния и частично Невада, и ветер штаны продувает насквозь.
- Ох... Сколько же это займет времени?
- Ну, можно надеяться к ночи разбить лагерь там на плато. Я его называю плато, на самом деле это так, шельф между вершинами.
Но здесь, в конце тропы, было так прекрасно, что я сказал:
Ты только взгляни... - Грезящий луг с соснами на краю, пруд, чистый свежий воздух, золотящиеся облака... - Может, остановимся здесь на ночь, я никогда еще не видел такой красоты.
- Да ну, ерунда. То есть, конечно, здорово, но утром, проснувшись, мы можем обнаружить, что кавалькада из трех дюжин школьных учителей жарит сосиски у нас под носом. А вот дотуда, куда мы идем, фиг кто доберется, а если доберется, считай меня идиотом. Ну, может быть, один какой-нибудь альпинист, ну, два от силы. Но в это время года - вряд ли. Знаешь, ведь уже в любой момент может выпасть снег. Если выпадет сегодня ночью, тогда прощай, Смит.
- Что ж, прощай, Джефи. Но давай хотя бы отдохнем тут, попьем водички и восхитимся этим лугом. - Мы устали, но было здорово. Мы растянулись на траве, передохнули, поменялись рюкзаками и потопали дальше. Почти сразу же трава кончилась и начались камни; мы забрались на первый, и с этой минуты надо было постоянно прыгать с камня на камень, пять миль по каменистой долине, между отвесных утесов-стен, все круче и круче вверх, так что под конец, казалось, придется карабкаться по камням.
- А что впереди, за этим утесом?
- Там высокая трава, кустарник, россыпи камней, прекрасные извилистые ручьи, где даже днем не тает лед, кое-где лежит снег, гигантские деревья, есть один валун, огромный, вдвое больше альвиного коттеджа, он нависает, образуя такую пещеру, там мы остановимся и разведем костер, чтобы жар отражался от стены. Дальше уже трава и деревья кончаются. Высота примерно тысяч девять.
В тапочках скакать с булыжника на булыжник было легче легкого, но вскоре я заметил, как изящно получается это у Джефи, в своих тяжелых бутсах он так и летал с камня на камень, иногда выделывая прямо танцевальные па, вправо-влево, вправо-влево; некоторое время я повторял каждый его шаг, но потом понял, что лучше спонтанно выбирать свои собственные камни и скакать по ним в собственном угловатом танце.
- Секрет в том, - сказал Джефи, - что это как дзен. Пляши, как пляшется. Проще простого, на самом деле проще, чем ходить по ровной земле, нет монотонности. С каждым шагом возникают забавные маленькие трудности, их разрешаешь без сомнений, раз - и ты уже на следующем камне, который ты выбрал просто так, без особых причин. Как дзен. - Так оно и было.
Теперь мы почти не говорили. Мускулы ног устали. Часа три мы преодолевали эту длинную-длинную долину. Тем временем вечерело, свет стал янтарным, и зловещие тени упали на долину сухих камней, но это не пугало, а вновь вызывало давешнее бессмертное чувство. Все "утки" были сложены так, чтобы их легко было заметить: встанешь на булыжник, посмотришь перед собой и сразу видишь "утку" (как правило, два плоских камня один на другом, а иногда еще сверху один круглый, для красоты), указывающую общее направление. "Утки" были сложены нашими предшественниками, чтобы не плутать лишнюю пару миль по огромной долине. И все время нас сопровождал тот же гремящий ручей, правда, теперь поуже и поспокойнее, и видно было, как он, чернея на сером каменном фоне, сбегал с утеса в миле от нас.
Прыгать с камня на камень, не падая, причем с тяжелой ношей - легче, чем кажется: когда войдешь в ритм танца, упасть практически невозможно. Порой я оглядывался на дальние горизонты гор и удивлялся, насколько мы высоко забрались. Наш чудесный оазис в конце тропы был словно маленькая долина в Арденнском лесу. Подъем становился круче, солнце багровело, вскоре то тут, то там я стал замечать в тени под камнями островки снега.
Наконец утес навис над нами; я увидел, как Джефи скинул рюкзак, и затанцевал к нему.
- Ну вот, тут мы бросим вещи и заберемся на несколько сотен футов на утес, где, как ты увидишь, более полого, и найдем эту стоянку. Хочешь, посиди тут, отдохни, дурака своего поваляй, а я пока прогуляюсь, я люблю один бродить.
О'кей. Я сел, переменил мокрые носки и пропотевшую насквозь фуфайку, скрестил ноги и полчаса сидел, отдыхал, насвистывал - приятнейшее занятие, - пока не вернулся Джефи с сообщением, что стоянка нашлась. Я-то думал, это в двух шагах, а пришлось еще почти целый час скакать по каменистому склону, кое-где карабкаться, а выбравшись на более или менее ровное плато, поросшее травой, идти еще ярдов двести до огромного серого валуна, возвышавшегося среди сосен. Изумительной была здесь земля: тающие островки снега в траве, клокочущие ручьи, молчаливые громады скал с обеих сторон, ветер, запах вереска. Мы переправились через ручеек, не глубже горсти, с жемчужно-чистой прозрачной водой, и оказались возле валуна, где валялись старые обугленные бревна.
- А Маттерхорн где?
- Отсюда не видно, но, - он указал на простирающееся вдаль плато и уходящее вправо ущелье, заваленное осыпью, - вон по той лощине, еще пару миль вверх, и окажемся у подножья.
- Ого, ни фига себе, это ж еще целый день!
- Но не со мной, Смит.
- Не волнуйся, Райдерушка, со мной тоже не пропадешь.
- О'кей, Смитушка, а теперь давай-ка расслабимся и станем радоваться, приготовим ужин какой-никакой и подождем старичка Морлушку.
Мы распаковали рюкзаки и всласть покурили. Горы уже приобрели розоватый оттенок, все эти камни, тяжкие глыбы, запорошенные пылью безначального времени. Вообще-то я ощущал некоторый страх перед этими зубчатыми чудищами, обступившими нас и нависшими над головой.
- Молчаливые какие, - сказал я.
- Да, дружище, знаешь, для меня гора - это Будда. Подумай, какое терпение, сотни, тысячи лет сидеть тут в полнейшем молчании и как бы молиться в тиши за всех живых существ, и ждать, когда ж мы наконец прекратим суетиться, - Джефи достал пакетик чая, китайского, сыпанул в жестяной чайничек, попутно разводя костер, для начала маленький - солнце еще светило на нас, - укрепил в камнях длинную палку, подвесил котелок, вскоре вода закипела, чай был заварен, и мы стали пить его из жестяных кружек. Я сам набирал воду из источника, холодную и чистую, как снег, как хрустальные веки вечных небес. Никогда в жизни не пил я такого чистого и свежего чая, его хотелось пить еще и еще, он превосходно утолял жажду и растекался теплом по телу.
- Теперь понимаешь, почему на Востоке так любят чай, - сказал Джефи. - Помнишь, я рассказывал про эту книгу: первый глоток - радость, второй - счастье, третий - спокойствие, четвертый - безумие, пятый - экстаз.
- Вот именно, старина.
Глыба, под которой мы угнездились, воистину была чудом природы. Тридцать футов в вышину и тридцать в основании, почти правильный квадрат; искривленные деревья, перегибаясь, заглядывали к нам под навес. От основания камень выдавался вперед, образуя пещеру, так что в случае дождя мы были бы частично защищены.
- Как же она тут очутилась-то, эта хреновина?
- Наверное, осталась от отступающего ледника. Видишь вон там снежное поле?
- Ага.
- Вот как раз тоже остатки ледника. А может, скатилась с каких-нибудь невероятных неведомых доисторических гор, а может, грохнулась сюда, когда весь этот фигов хребет вылезал из земли, во время смещения пластов Юрского периода. Тут тебе, Рэй, не кафешка в Беркли. Тут начало мира и его конец. Видишь, как смотрят на нас эти молчаливые Будды.
- А ты ходишь сюда в одиночку...
- Неделями, как Джон Мьюир, гуляю, карабкаюсь по скалам, иду, например, вдоль кварцитовой жилы, собираю цветы, чтобы украсить стоянку, или просто хожу голышом, пою, веселюсь, готовлю ужин.
- Слушай, Джефи, я должен тебе сказать, ты самый счастливый чувак на свете, и самый классный, ей-Богу. Как я рад узнавать все это. Мне здесь хочется, знаешь, молиться; кстати, есть у меня одна молитва, знаешь, какая?
- Какая?
- Сижу и говорю, перебирая всех друзей, родных и врагов, одного за другим, без злобы и пристрастия, говорю: "Джефи Райдер, равно пуст, равно достоин любви, равно будущий Будда", потом, допустим: "Дэвид О.Селзник, равно пуст, равно достоин любви, равно будущий Будда", на самом деле я, конечно, не говорю "Дэвид О.Селзник", только о людях, которых я знаю, потому что когда говоришь: "равно будущий Будда", хочется представлять себе их глаза, вот Морли, например, голубые глаза за очками, думаешь: "равно будущий Будда" - и представляешь себе эти глаза, и действительно вдруг видишь в них это тайное истинное спокойствие, и понимаешь, что он действительно будущий Будда. Потом думаешь о глазах врага своего какого-нибудь.
- Слушай, как здорово, - Джефи вынул блокнот и записал эту молитву, восхищенно качая головой. - На самом деле очень здорово. Научу этой молитве монахов в Японии. Рэй, с тобой все в полном порядке, единственная беда, что ты не научился еще выбираться в такие места, как, например, вот это, а позволяешь миру жрать себя с говном, потому и раздражен... хотя сравнения, безусловно, одиозны, но мы сейчас говорим правильные вещи.
Он достал дробленую пшеницу-булгур и пару пакетов сушеных овощей и высыпал все это в котелок, чтобы сварить, когда стемнеет. Мы стали прислушиваться - не аукает ли Морли, но ничего не услышали. Начали беспокоиться за него.
- Вот ведь черт, вдруг он оступился на камнях и сломал ногу, а рядом никого, помочь некому. Опасное дело. Я-то хожу один, конечно, но я же умею, я вообще горный козел.
- А есть хочется.
- Да и мне хочется, черт, скорей бы он подходил. Давай погуляем, поедим снежку, попьем воды, подождем.
Так мы и сделали, попутно исследовав верхнюю часть плоского плато, и вернулись обратно. К этому времени солнце скрылось за западной стеной нашей долины; потемнело, порозовело, похолодало, пурпур тронул вершины.
Небо было глубоким. Появились даже первые бледные звезды. И тут мы услыхали дальнее: "Йоделэйхи-и!" Джефи вскочил на камень и трижды аукнул. Донесся ответный йодль.
- Далеко он?
- Ох, судя по звуку, он даже еще не дошел до долины камней. Этой ночью не доберется.
- Что будем делать?
- Давай залезем на скалу, часок посидим, покричим ему. Захватим орехов с изюмом, пожуем пока, подождем. Может, он ближе, чем я думаю.
Мы поднялись на выступ, откуда открывался вид на всю долину, Джефи сел в полный "лотос" на камень, достал четки-амулет и начал молиться. То есть просто держал четки в руках, причем большие пальцы соприкасались, и смотрел прямо перед собой, совершенно неподвижный. Я постарался усесться как можно правильнее на другом камне, и оба мы молча медитировали. Только я с закрытыми глазами. Густой гул тишины. Шум ручья, его хлопотливая речь не долетали досюда сквозь камень. Мы слышали еще несколько меланхолических йодлей и отвечали, но, кажется, с каждым разом крик удалялся. Когда я открыл глаза, розовость сменилась пурпуром. Замерцали звезды.
Я впал в глубокую медитацию, я ощутил, что горы действительно Будды и наши друзья, я почувствовал, как странно, что на всем огромном пространстве долины нас всего трое: тройка, сакральное число. Нирманакайя, Самбхокайя, Дхармакайя. Я молился о благополучии и вообще о вечном счастье для бедняги Морли. Порой я открывал глаза и видел Джефи, сидящего твердо, как камень, и мне хотелось смеяться - такой он был забавный. Но горы были внушительно серьезны, и Джефи тоже, а потому и я, и вообще смех - серьезная вещь.
Вокруг была красота. Алость утонула в лиловом сумраке, и гул тишины вливался в уши алмазным прибоем - любого успокоит на тысячу лет. Я молился о Джефи, о его благополучии и возможном будущем Будды. Во всем этом была чрезвычайная серьезность, галлюцинация и счастье.
"Камни и пространство, - думал я, - а пространство иллюзорно". Миллион мыслей жил в голове. У Джефи были свои мысли. Я поражался, как он может медитировать с открытыми глазами. Я был по-человечески поражен тем, как этот грандиозный коротышка, штудирующий восточную поэзию, антропологию, орнитологию и прочие всевозможные науки, этот маленький искатель приключений, отважный путешественник и альпинист, вдруг берет свои жалкие и прекрасные деревянные четки и серьезно молится, словно древний святой в пустыне, и до чего же это странно здесь, в Америке, стране сталеплавилен и аэропортов. Мир не так уж плох, пока в нем есть такие люди, как Джефи, - подумал я и обрадовался. Мускулы ныли, живот подвело, камни вокруг холодны - не приголубят, не утешат ласковым словом; и все же сидеть тут, медитируя, рядом с серьезным и искренним другом - ради одного этого стоило родиться, чтобы потом умереть, как придется всем нам. Что-то выйдет из всего этого на Млечных путях вечности, что расплещутся пред нами, как только спадет пелена с наших глаз, ребята. Мне хотелось поведать свои мысли Джефи, но я знал, что все это не имеет значения, да он и так все понимал, а молчание - золотая гора.
"Йоделэйхи-и", - пропел Морли. Уже стемнело, и Джефи сказал: - Судя по всему, он еще далеко. Я думаю, он догадается заночевать там внизу в одиночку, так что давай-ка спускаться в лагерь и готовить ужин.
- О'кей. - Мы аукнули пару раз для ободрения бедняги Морли и покинули его на милость ночи. Мы знали, что он догадается сделать все, как надо. И действительно, как выяснилось, он устроил привал, завернулся в два одеяла и заснул на своем надувном матрасе на том самом чудесном лугу с прудом и соснами, о чем рассказал нам назавтра.

[1]  [2]  [3]  [4]  [5]  [6]  [7]  [8]  [9]  [10]  [11]  [12]  [13]  [14]  [15]  [16]  [17]  [18]  [19]  [20]  [21]  [22]  [23]  [24]  [25]  [26]  [27]  [28]  [29]  [30]  [31]  [32]  [33]  [34]